Только неприятностей с девочками мне еще не хватало! Правда, сдерживаться при таком откровенном призыве было достаточно трудно. Тем более что Алиса с нашего появления в крепости стала неприкосновенной.
– Нельзя, – говорила она, вежливо, но твердо пресекая все мои попытки добиться сближения. – Я не имею права растрачивать силы по пустякам. Скоро они понадобятся мне – все, до последней капли, – и вдруг, точно спохватившись, приседала в почтительном реверансе. – Прошу простить мою слабость, милорд муж…
И хотя я отлично знал, что мужем она меня назвала только под давлением обстоятельств, но за этот действительно почтительный реверанс и за взгляд, которым он сопровождался, я готов был простить что угодно.
Потому что теперь я и в самом деле был для нее лордом и мужем.
И Алиса тоже готова была простить мне многое. Разумеется, прежняя высокомерная и снисходительная девчонка, с равнодушным презрением посматривающая на простолюдина с высоты своего рода, никуда не исчезла, да, наверное, и не могла исчезнуть так быстро, но теперь в ней проглядывал и совершенно иной человек – женщина, сердцем чувствующая волнующую привлекательность слабости. Это проявлялось у нее какими-то стремительными нахлывами, и забавно было наблюдать, скажем, за завтраком, как после какого-нибудь моего особо идиотского замечания, ну, например, что мне надо бы вернуть книги в библиотеку, неудобно, срок пользования давно истек, Алиса надменно вздергивала подбородок, поднимала брови, уже готовая сказать нечто резкое, и вдруг останавливалась, сдерживала дыхание, переламывала самое себя и отвечала с восхищавшей меня покорностью: «Да, милорд муж, это следует серьезно обдумать…» – а потом смущенно краснела и от этого делалась еще привлекательнее.
Гийом в такие минуты с любопытством пощипывал свою бородку. Впрочем, в наши дела он не вмешивался и продолжал как ни в чем не бывало орудовать вилкой или деревянной лопаточкой (оказались у них в дорожном сундучке и такие), прислуживавшая нам всем троим Мирра – Петип, как я уже говорил, имел таинственные дела в городе – через голову своей хозяйки поглядывала на меня с насмешливым одобрением. Она словно бы говорила: «Ну ты ее и взнуздал, парень…» – и ловить этот поощряющий взгляд мне тоже было приятно.
Я действительно ощущал себя лордом и мужем.
Лишь в одном-единственном пункте мы с ней никак не могли добиться согласия. Это когда я, разгоряченный своим нынешним положением, легкомысленно ляпнул, что поскольку лорд Тенто, нанесший Геррику оскорбление, сейчас мертв, то само оскорбление можно считать отмщенным. Оно смыто кровью, повода для раздора больше не существует. Все, финал, бесконечная война двух Домов окончена.
Я уже в середине тирады начал понимать, что несу что-то не то, и споткнулся, увидев, что счастливое лицо Алисы внезапно окаменело, – пробормотал еще что-то насчет того, что следовало бы заключить мир, и умолк в растерянности. Я до сих пор помню тягостное молчание, которое воцарилось после моих слов. Гийом прямо-таки застыл и смотрел – не на меня, а куда-то в пространство. Зрачки у него были светлые и холодные, совсем как у Геррика. Тихо скрипнула дверь – это выскользнула наружу Мирра, подальше от неприятностей.
Алиса повернулась ко мне, и в глазах ее был синий несокрушимый лед.
– А Алломар? – спросила она, голосом, по-моему вообще лишенным температуры. – Алломар мы, выходит, должны оставить наследникам Тенто? А сожженная база на Орисгедо? А гибель наших людей? А твои владения, за которые ты тоже несешь ответственность?..
– Какие еще владения?.. – растерянно спросил я.
– Пенный берег и Солнечные луга на Гирассе, Вертская пустошь с тремя находящимися на ней городами аборигенов, Серебряные рудники Кифта и еще что-то, сейчас я не помню. Личная собственность Тенто, которая не входит в наследственный майорат. Ты обязан заявить права на эти земли и отстоять их своим мечом. У Тенто два брата, они будут мстить…
– Значит, ничего не кончено? – спросил я.
– Ничего и не будет кончено – никогда, – сказала Алиса. Повернулась, и рыжим снопом зажглись волосы, подсвеченные из окна. – Пока жив хотя бы один воин из Дома Герриков. И пока жив хотя бы один воин из Дома Тенто.
– Это просто самоубийство, – сказал я обеспокоенно.
– Нет, это жизнь, и она ограничена смертью, – холодно возразила Алиса. – Право на жизнь одновременно есть право на смерть. Так было, и так будет, милорд муж!..
Голос ее зазвенел.
Гийом поднял голову и с отчетливым стуком положил нож на тарелку.
16
Итак, война продолжалась. Пылали взятые города, ветер нес клочковатый дым над травянистыми равнинами Алломара, скрипел на зубах песок, и солдаты Тенто, выросшие словно из-под земли, переваливаясь с ноги на ногу, бежали по солончаковой пустыне. Черный сквозняк Вселенной выдувал осень из Петербурга. Улицы понемногу запустевали. Сердце будоражил скользкий, тревожный озноб. Больше всего меня задевало то, что моего мнения никто даже не спрашивал. Словно Алиса с Гийомом заранее были уверены, что я ляпну какую-нибудь ерунду и потому нет смысла тратить на это драгоценное время. Наверное, со своей точки зрения они были правы. Законы Чести были для них все равно что для меня законы природы. Им и в голову не приходило, что можно выйти за их пределы. Это меня угнетало и порождало странную безнадежность. Я, в конце концов, рисковал жизнью нисколько не менее, чем они. Ради них я оставил – свой дом, работу, привычный мне образ существования. Тот же сквозняк Вселенной тащил теперь в неизвестность и меня. Я сжег корабли, обратного пути не было.
Иногда, бродя по пустым складским помещениям, ошалелым от шорохов и запаха старой пыли, якобы проверяя караулы – единственное дело, которое мне доверил Гийом, – я выглядывал из громадных, в два человеческих роста, многостворчатых окон и видел на той стороне набережной дома с зажженными внутри лампами, проезжающие машины, пешеходов, озабоченных какими-то своими проблемами, перегибающийся на горбатом мосту неторопливый двухвагонный трамвай. Жизнь в Санкт-Петербурге текла как обычно. О сквозняке, льющемся из черных зеркал, никто даже не подозревал. Однако я знал, что обыденность и спокойствие эти обманчивы. Еще той ночью, когда мы среди всеобщего изумления вошли в крепость, с неохотного разрешения Гийома я позвонил родителям и узнал, что к ним приходили недавно два каких-то молодых человека, предъявили удостоверения (какие – родители не запомнили) и затем довольно долго расспрашивали обо мне. Не могут ли они сказать, где я сейчас нахожусь? Не знают ли они, каковы мои дальнейшие планы? Молодые люди утверждали, что им надо обязательно со мной побеседовать. Не звонил ли я в последнее время, не присылал ли каких-нибудь известий по почте? Оба они были крайне вежливы и заверяли, что никаких претензий с их стороны ко мне нет, просто – встретиться и поговорить, ну вы понимаете, ваш сын мог бы помочь нам в одном важном деле. Нет-нет-нет, ради бога, ничего криминального!.. Тем не менее родители были крайне обеспокоены этим визитом, и еще больше – тем, что я не вышел на работу после окончания отпуска. «Как это можно не выйти на работу? – недоумевал в трубке отец. – Где ты шляешься и что вообще думаешь? Звонил Соломон Моисеевич, он тоже беспокоится, что тебя нет…» Голос его срывался, и в паузы проникали пластмассовые телефонные скрипы.
