Помню, мы, его одноклассники, с невероятным интересом и напряжением следили за научным поединком Профессора – это было ещё одно прозвище Антона – с биологичкой. Та доказывала, что эволюция каких-то там мух неизбежно привела к укорочению их крыльев, которые стали им мешать в полёте. Антоха же доказывал, что подобное изменение не было неизбежным. На островах в Тихом океане живут такие же мухи с длинными крылышками, которые помогают им удерживаться на земле во время сильных ветров. Сомнение в неизбежности эволюционного прогрессивного развития живых существ приводило в бешенство биологичку. И хотя она в конце концов объявила себя победителем в научном споре, наши симпатии остались на стороне Карла Линнея.
За бабочек Антоха не обиделся. Просто через четыре года поступил в аспирантуру и вскоре защитил кандидатскую диссертацию. Что я раньше знал о водорослях? Только то, что из морской капусты делают салат, богатый йодом. Антон здорово просветил меня. В природе, оказывается, около тридцати тысяч их видов. У них нет стеблей, корней, листьев. Их размеры бывают от долей микрона до шестидесяти метров. Они могут образовывать острова и разрушать военные корабли. Без них не обойтись на космических кораблях (поэтому я запомнил кое-какую информацию о них). Под водой растут целые водорослевые леса, за которыми ухаживают и которые косят с помощью гидросамолётов… Пусть Антоха изучает свои водоросли.
Друзьями во взрослой жизни мы не стали не потому, что я завидовал ему – он стал учёным-биологом, а я не стал космонавтом. Просто нет во мне этого… Мы слишком разные. Я и в детстве метался между правильным, целеустремлённым Антоном и деревенскими хулиганами, которые были мне не менее интересны, чем эрудированный приятель. Я разрывался: мне хотелось быть и правильным, и неправильным одновременно. В конце концов я остался в полном одиночестве. В девчонках я разочаровался ещё в начальных классах. Зависимость от них – я был влюбчивым парнем, – к несчастью, раздражала, поглощала слишком много свободного времени.
Внутренняя раздвоенность и в институте мешала мне. Я разрывался между читальным залом и дискотеками. И ещё эта дурацкая влюбчивость… Сначала я засел за словари, справочники, грамматику, лексику, добросовестно готовился к семинарам. Профессор по истории Латинской Америки с громкой, созвучной его профилю фамилией Латинский предлагал писать дипломную работу с прицелом на аспирантуру. Названия «мачете», «латифундия», «каудильо», конечно, звучали романтично, но заниматься этим всю жизнь? Чур меня!
Одно время меня заинтересовала археология. Я записался в экспедицию в дальние марийские леса. Комаров ещё можно было терпеть, но что потом произошло…
Мы откапывали захоронения древних воинов эпохи Александра Македонского. Нас, студентов, было человек сорок. Каждый находил что-то интересное: черепки, бусы, наконечники стрел, копий, гривны, мечи, части кольчуги, поясные бляхи… Мой напарник Лёшка Вербин откопал голову лошади и тем самым доказал, что это было полукочевое племя. Лёша стал героем раскопок. Все что-нибудь нашли, только не я. Самое интересное, что я откопал кости собаки, сдохшей год назад, и деревянное остриё, которое сначала я принял за древнюю острогу. Оказалось, что это остаток кола, к которому кто-то из местных жителей привязывал козла. Я ухал через неделю с раскопок, и руководитель ничего мне не сказал – проводил сочувствующим взглядом.
Помню бесконечные споры с однокурсником Лёней Мусиным, занимавшимся в основное от учёбы время фарцовкой. Английский он использовал по полной программе. Ездил в Москву, встречался с иностранцами и выменивал на водку – его мать работала в винно-водочном магазине – на сверхмодные тогда джинсы. Я осуждал его безжалостно: «Комсомолец не имеет права так себя вести (мы все были комсомольцами – не все искренними, как я), это спекуляция, обман, преклонение перед Западом…» Я правда тогда так думал. Он парировал: «Деньги – главное в жизни. Они дают свободу. Есть деньги – есть всё. Пройдёт время, и ты сам это поймёшь, моралист-правдолюбец…»
Чёрт, даже время против меня!
Институт мне удалось закончить. Самым трудным оказался экзамен по истории партии. Я никак не мог понять, чем отличался двадцать третий съезд партии от двадцать четвертого и, главное, зачем нужно было это знать.
Не хочу рассказывать о школе. Антоха был тысячу раз прав. Наше поведение в школе было ангельским по сравнению с тем, что мне довелось наблюдать и с чем пришлось бороться в дальней деревенской школе, куда я попал по распределению. Методики, технологии, педсоветы, конспекты, инспекции, открытые уроки… Я выдержал два года, и за это только готов уважать себя. Из школы я сбежал в армию. Там было намного легче. Не кривлю душой нисколько. Меня может понять только не сбежавший вовремя из школы учитель.
В армию я пошёл добровольно, хотя мог отсидеться в деревне до двадцати семи лет и получить военник без службы. Готов был служить где угодно и кем угодно, только не на жарком юге – с детства не переносил жару – и не танкистом – никогда не испытывал тяги к технике и не переносил запаха солярки. Отгадайте с трёх раз: куда я попал, учитывая мою прекрасную физическую подготовку, прекрасное знание английского языка и диплом о высшем гуманитарном образовании?
А после армии я вернулся в другую страну. Страну, в которой появились компьютеры и Интернет. Другим стал и Антон Щеглов. С водорослей он переключился на информационные технологии. С этого нового увлечения всё и началось…
Остров
Виктора выбросило вместе с креслом далеко в сторону от падающего, охваченного пламенем самолёта. Раскрылся огромный белоснежный парашют. Вскоре Виктор ощутил резкий толчок воздушной волны – взорвался упавший вдалеке самолёт.
Виктор огляделся: где Антон? Небо было чистым, а внизу простиралась бесконечная водная гладь.
Когда Виктор опустился на воду, кресло потянуло его на дно. С трудом Виктор смог выпутаться из сковывавших его ремней и строп, уже глубоко в воде. Вынырнув, он начал лихорадочно крутить головой во все стороны: куда делся Антон? Высоко в ослепительно голубом небе метались с гулкими печальными выкриками чайки. Водное пространство вокруг было пустынным.
Скинув с себя верхнюю одежду – вода оказалась тёплой, – Виктор поплыл в ту сторону, где упал самолёт.
Он потерял ощущение времени, ему казалось, что он плыл уже несколько часов. Солнце коснулось бесконечно далёкой линии качавшегося горизонта и начало постепенно гаснуть. Усиливался ветер. Отчаяние охватило Виктора – он погружался в чёрную бездну ночи, в которой ему было не спастись.
Вдруг он увидел вдалеке колыхавшуюся на волнах одинокую лодку. Мираж? Виктор плеснул воду на лицо. Видение не исчезло. Он начал кричать, махать рукой, но всё было напрасно – лодка по-прежнему оставалась на месте. Собрав последние силы, он рванулся к ней.
Когда он приблизился к лодке, то увидел в ней старика в ветхой одежде. Старик, увидев неожиданно подплывшего к нему человека, замахнулся гарпуном, приняв Виктора за крупную рыбу. Виктор в отчаянии закричал диким голосом. Старик опустил руку с гарпуном, удивлённо уставился на незнакомца:
