Мишаня вытащил из-за пояса остро заточенный с обеих сторон кусок железного обода от деревянной бочки и, не задумываясь, с такой силой вонзил его в жирное брюхо фраера, что тот тут же отпустил оглушенного Юсупа.
С диким криком: «Убили, убили!» – шатаясь, как пьяный, он прошёл немного вперёд и рухнул без сознания на пол прямо возле урны в зале Белорусского вокзала, а недалеко от него, возле кассы дальнего следования, лежал, все ещё не пришедший в себя, Юсуп.
10
Легавые «сплели ему лапти» тут же, не отходя от кассы, как говорят в народе, в тот момент, когда он старался привести в чувство друга, лежащего на полу без сознания. Подобрали они и валявшийся рядом нож, которым Мишаня саданул фраера, но в растерянности выпустил из рук.
Вёл он себя спокойно, без ненужного кипеша. Ему было не привыкать к мусорскому вязалову. Где и за что только они не ловили его, в какие только камеры не водворяли, но, как правило, всё оканчивалось либо детским домом, либо детприёмником. Но этот случай был особым. Во-первых, ему уже исполнилось четырнадцать лет и теперь его могли предать суду за совершенное им преступление, а во-вторых, фортель, который он выкинул, правоохранительными органами не прощался никогда и никому, даже малолеткам.
Он прекрасно понимал создавшуюся ситуацию и не обольщался на этот счет. Возле выхода из здания вокзала Мишаню и двух сопровождавших его милиционеров обогнали санитары с носилками. Согнувшись в три погибели, они тащили к машине «скорой помощи» тушу подрезанного им бобра, а чуть поодаль двое других перекладывали с пола на носилки окровавленное тело Юсупа, так и не пришедшего в себя после удара.
На первом же допросе Мишаня тут же «загрузился» по полной программе. «Хотел есть, полез в карман, спалился, ударил ножом…» – больше он своих показаний не менял ни разу. Юсупа он не знает и откуда тот взялся, тоже никак не поймёт. Удар, предназначенный ему, в тот момент, когда он инстинктивно нагнулся, избегая оплеухи, случайно принял на себя этот паренёк.
Конечно, менты прекрасно понимали, что он выгораживает друга, и знали, как всё произошло на самом деле, но не настаивали на изменении показаний. Всем легавым в отделе пришёлся по душе этот не по возрасту шустрый оголец, да и у подельничка его нос оказался переломанным в нескольких местах. Начни легавые докапываться до истины, и эта делюга затянулась бы на месяцы. А время было не то, чтобы «пинкертонить». Преступление раскрыто, ну и ладно.
Новый 1947 год Мишаня встретил на Петровке. Ему тогда больше чем повезло. Судьба распорядилась так, что в хате, куда его водворили, сидел всего один человек, но какой… Это был хорошо известный в воровских кругах страны старый медвежатник, питерский вор в законе – Огонёк. Чуть позже, в начале пятидесятых, его роль сыграет актёр Плотников в фильме о начальнике ленинградской милиции, но Огонька к тому времени уже не будет в живых.
Распознав в пареньке будущего уркагана, он поднатаскал его как мог за четверо проведенных вместе суток. Огонёк отписал маляву в тюрьму босоте, показал и научил, куда и как её спрятать, и, достав буханку хлеба с «начинкой», протянул ему её в дорогу.
– А это еще зачем? – возмущенно и с явной обидой спросил жигана Мишаня. – Я к голоду привык, не впервой мне.
Огонёк хитро улыбнулся пацану, молча взял хлеб в руки и, аккуратно, как хирург, сняв сбоку горбушку которая держалась на четырех воткнутых внутрь спичках, вытащил из мякоти хорошо заточенный с обеих сторон стилет.
– Это на всякий случай, Мишаня. Но запомни, применять его нужно только при самой крайней необходимости, иначе ты будешь не вором, а бандитом.
– А как узнать, когда именно наступит эта самая крайняя необходимость?
– Не беспокойся, сердце твоё воровское тебе это само подскажет, – ответил старый жулик, серьезно и внимательно взглянув на юного босячка. Затем так же аккуратно, как и снял, он пристроил горбушку на место и положил буханку на стол. На следующий день, после обеда, он проводил Мишаню в Бутырский централ, пожелав ему в дорогу воровского фарта. Больше они не встречались уже никогда.
Теперь мне придется немного отвлечься от основного сюжета повествования, чтобы объяснить, читателю некоторые особенности воровской среды и исправительной системы того времени. До августа 1961 года, пока не вышел новый уголовный кодекс, в советских тюрьмах и лагерях различий по режимам не было. Все, будь то впервые споткнувшийся на краже продуктов малолетка или старый рецидивист, отбывали срок наказания вместе, в одной камере. Даже женские лагеря находились рядом с мужскими. Высшей меры наказания, то есть расстрела, в те годы тоже не было. Впрочем, при Сталине смертная казнь была, но потом её отменили. Суд приговаривал к двадцати пяти годам заключения, этот срок и был потолком для арестантов страны.
Что касается воровского братства, то здесь также было всё по-иному, нежели сейчас, и главным отличием было отсутствие «подхода». После указа 1961 года для того, чтобы бродяга был принят в воровскую семью, стало нужно собирать воров на сходняк. Прежде чем стать вором в законе, кандидат на это высокое в преступном мире звание ставит близких ему воров, которые знают его лучше других, в известность о своём намерении, а те в свою очередь созывают воров на сходняк, чтобы протежировать своему корешу. До реформы все эти приготовления были абсолютно ни к чему. Когда молодой босячок впервые появлялся в камере, его обязательно спрашивали, кто он по жизни. Если он отвечал: «Вор», – то никому из сокамерников и в голову не приходило обвинить его в самозванстве. Конечно же, его пробивали и «на вшивость» и «на фраерский расклад», но основой его дальнейшей жизни вором в законе была сама воровская жизнь. То есть если он шёл по жизни правильно, соблюдая все законы воровского братства, не допуская компромиссов с совестью и не вступая ни в какие подозрительные связи, то такой человек был всегда примером для арестантов. Таким вором был Огонек, таких воров чуть позже, как и в наше время, стали называть ворами старой формации или «нэпманскими ворами».
11
Бутырский централ! Как много написано о нём, И сколько ещё будет рассказано писателями, публицистами и историками. Бутырка тех лет в принципе ничем не отличалась от тюрьмы нынешней. Разве что тогда не было шестого коридора смертников. Что же касается правил приёма арестантов, то за эти полвека они не претерпели особых изменений.
По прибытии Мишаню вместе с остальными этапированными водворили в камеру-сборку своего рода привратку, чистилище, «приемный покой». С неё обычно и начинаются первые мытарства первоходов. Через сборку проходят все заключённые – и прибывшие сюда из других тюрем, и из камер предварительного заключения, и те, кого, скажем, отправляют в суд или на этап.
