– Неплохо закручено.
– Он, конечно, подумал, что Мервин – грабитель, и выстрелил в него, и Мервин умирает с розой в руке. Звук выстрела разбудил всех в доме, вбегает губернатор и спрашивает: «Что-нибудь пропало?» А Синтия отвечает тихим, еле слышным голосом: «Только одна роза». Так закончилась жизнь Мервина Кина, клубного завсегдатая.
Мне, конечно, было трудно прямо с ходу сообразить, как правильнее по этому поводу высказаться. В конце концов я произнес «О!» и «А!», но сам чувствовал, что это еще не совсем то. Потому что я как-то слегка опешил. Я, конечно, знал, в общем и целом, что миссис Бинго сочиняет самую немыслимую белиберду на свете – даже Бинго всегда старается переменить тему, когда разговор заходит о творчестве его благоверной, – но что она способна создать такое, этого я даже и представить не мог.
Но злодейка Бассет тут же отвлекла мои мысли от литературной критики. Она снова уставилась на меня глазами-блюдцами, в которых еще заметнее прежнего дрожала светлая слеза.
– О, Берти, – едва уловил я голос, тихий и еле слышный, как у Синтии, – мне следовало давным-давно подарить вам свою карточку. Это мой промах. Но я опасалась, что она будет вам слишком болезненным и горестным напоминанием обо всем том, чего вы лишились. Теперь я вижу, что ошибалась. Это оказалось выше ваших сил. Вы должны были раздобыть ее любой ценой. Поэтому вы проникли в дом, как Мервин Кин, и выкрали мою фотографию.
– Что-о?
– Да, Берти. К чему притворство между нами? Не думайте, пожалуйста, что я сержусь. Я глубоко тронута, глубже, чем можно выразить словами, и мне очень, очень грустно. Как печальна жизнь!
Тут я был с ней вполне согласен.
– Факт, – сказал я ей.
– Вы видели мою подругу Хильду Гаджен. Вот еще одна трагедия. Счастье всей ее жизни рухнуло из-за ссоры с любимым человеком по имени Харолд Анструтер. Они играли в смешанных парах на теннисном турнире, и он – так она говорит, а я не очень хорошо разбираюсь в теннисе, – он все время захватывал игру, то есть, как я поняла, когда мяч шел на ее сторону и она собиралась ударить, перебегал через корт и бил по мячу сам, и это ее безумно злило. Она сделала ему замечание, а он повел себя крайне грубо – обозвал ее раззявой и сказал, что пусть она все предоставит ему, ну и она немедленно по окончании игры расторгла помолвку. Теперь она несчастна, и сердце у нее разбито.
Мне, надо сказать, она не показалась такой уж несчастной. Вот и теперь – едва Бассет договорила, как снаружи донеслось оглушительное пение, и я узнал голос атлетической подруги. Исполнялась известная песня «Ай да я, ай да я!», и впечатление было такое, словно слышишь пароходный гудок. Вслед за песней ворвалась и сама исполнительница. Она так сияла, что я ничего подобного в жизни не видел. Если бы не белый лохматый песик под мышкой, я бы просто не узнал в ней недавнюю унылую деву.
– Ау, Мадлен! – возгласила она. – Ты знаешь, что я нашла на столе с завтраком? Покаянное письмо от сердечного друга, представь себе. Он безоговорочно капитулирует. Говорит, что обозвать меня раззявой было с его стороны чистым безумием. Что он никогда себе этого не простит, но, может быть, я его прощу? И на это у меня уже готов ответ: я прощу его послезавтра, но не раньше, потому что тут нужна строгость.
– О, Хильда! Я так рада!
– Я и сама вполне довольна. Душка Харолд. Лучший из мужчин. Хотя, естественно, нуждается, чтобы ему время от времени указывали его место и учили уму-разуму. Но нечего мне болтать про Харолда. Я не за этим пришла. Там у крыльца какой-то малый в автомобиле хочет тебя видеть.
– Меня?
– Так он говорит. Фамилия – Перебрайт.
Мадлен обратилась ко мне:
– Берти, это, наверно, ваш приятель Клод Перебрайт. Что ему, интересно, надо? Пойду выясню. – Она оглянулась на подругу и, увидев, что та уже вышла обратно в сад, не иначе как затем, чтобы научить уму-разуму садовника, подскочила ко мне и пожала мне руку. – Будьте мужественны, Берти, – произнесла она тихо и высокопарно. – Настанет день, в вашу жизнь войдет другая девушка, и вы еще будете счастливы. Когда-нибудь, состарившиеся и поседевшие, мы с вами будем с улыбкой вспоминать все это… но, я думаю, пряча за улыбкой слезу.
И – шасть в сад. А я остался, и на душе у меня было кисло. Я услышал, как атлетическая барышня в саду говорит садовнику, что он может безбоязненно и дальше стоять, опираясь на лопату, – черенок не сломается. А потом она снова вошла в комнату и сразу же самым неприятно-фамильярным образом шлепнула меня с размаху по спине, сердечно присовокупив:
– Привет, Вустер, старичок!
– Привет, Гаджен, старушка! – столь же любезно отозвался я.
– А знаете, Вустер, мне ваше имя кажется знакомым. Не иначе как я слышала о вас от Харолда. Харолда Анструтера знаете?
Я-то сразу понял, о ком речь, как только услышал это имя от Мадлен Бассет. Жирный Анструтер был моим партнером по теннису, когда я на последнем курсе защищал честь Оксфорда в этом виде спорта. Я открылся атлетической подруге и заработал еще один шлепок по спине.
– Я так и думала. Харолд очень хорошо о вас отзывается, Вустер, старина, и вот что я вам скажу: я пользуюсь большим влиянием на Мадлен и теперь употреблю его в ваших интересах. Поговорю с ней, как мать с дочерью. Черт возьми, нельзя же допустить, чтобы она вышла за какого-то Финк-Ноттла, когда у нее в списке очередников игрок теннисной сборной! Храбритесь, Вустер, старичок! Храбритесь и наберитесь терпения. Пошли позавтракаем.
– Спасибо большое, не могу, – ответил я, хотя мне было очень невесело на пустой желудок. – Мне пора ехать.
– Ну что ж, не хотите – как хотите. А я пойду. И наемся за милую душу. Устрою себе из завтраков завтрак, чтоб запомнить на всю жизнь. Так великолепно я, кажется, себя не чувствовала с того времени, как выиграла в Роудине
[31] школьное первенство по теннису.
Я напружился, чтобы выдержать еще один шлепок по спине, но веселая атлетка переменила тактику и ткнула меня кулаком под ребра, окончательно вышибив из меня дух, сколько его еще оставалось после ее угрожающих речей. Потому что, представив себе, каков будет результат, если такая мать-командирша замолвит за меня слово перед Мадлен Бассет, я сразу увял на корню. Ноги мои, как принято говорить, налились свинцом, я, с трудом передвигая их, вышел через стеклянную дверь в сад и поплелся на шоссе, рассчитывая перехватить Китекэта, когда он будет ехать обратно, и разузнать у него, чем закончились здесь его переговоры.
Однако, как и следовало ожидать, Китекэт пронесся мимо на такой скорости, что привлечь его внимание к моей особе на обочине не представлялось возможным. Он исчез за горизонтом, точно гонщик на Бруклендском ипподроме, а я остался стоять на дороге.
Понурый, охваченный черными предчувствиями, я побрел на станцию, чтобы позавтракать там чем Бог послал и уехать на поезде обратно в Кингс-Деверил.
