– Привет, Берти.
– Привет.
– Стало быть, это ты.
– Стало быть, я.
– Я так и рассчитывал тебя здесь встретить.
– Твоя мечта сбылась.
– Ты сам мне сказал, что едешь сюда.
– Сам.
– Как жизнь?
– Грех жаловаться.
– Тетушка здорова?
– Вполне.
– А ты?
– Более или менее.
– Замечательно. Давненько я не был в Бринкли.
– Давненько.
– Здесь мало что изменилось.
– Да, не много.
– Вот, стало быть, такие дела…
Он опять судорожно сглотнул, и я понял, что мы приступаем к разговору по существу, а все, что было до этого, – лишь неофициальный предварительный обмен репликами. Я имею в виду ту чепуху, которой потчуют друг дружку политические деятели на встречах, проходящих в атмосфере дружбы и добросердечности, перед тем как вцепиться друг другу в волосы и перейти к делу.
Я оказался прав. Он скорчил такую гримасу, словно за первой несвежей устрицей последовала вторая, уже и вовсе тухлая.
– Я прочел объявление в «Таймс», – сказал он.
Я продолжал играть свою роль. Гуманнее было бы тотчас вернуть на его лицо румянец счастья, но мне захотелось еще немного помурыжить дуралея, и потому я не спешил снять маску.
– А, ну да. В «Таймс». Объявление. Понятно. Так ты его прочел?
– В клубе. После обеда. Я глазам своим не поверил.
Что ж, и я поначалу не поверил своим глазам, но не стал ему об этом рассказывать. До чего же это похоже на Бобби – придумать хитроумный план и не известить в первую очередь его. Наверное, у нее просто выскочило из головы, а может быть, она нарочно от него скрыла, по каким-то ей одной понятным соображениям. Никогда не знаешь, что от нее ждать.
– И я скажу тебе, почему я не мог в это поверить. Как ни дико это звучит, но еще два дня назад она была помолвлена со мной.
– Да что ты говоришь?
– Можешь мне поверить.
– Помолвлена с тобой, говоришь?
– Помолвленнее не бывает. И все это время она замышляла гнусное предательство.
– Да уж, признаюсь…
– Если ты когда-то слышал о предательстве более гнусном, поделись, буду рад. Вот что такое женщины. Это ужасные создания, Берти. Нужно издать закон. Надеюсь дожить до того дня, когда женщин запретят законом.
– А как же с продолжением рода человеческого?
– А зачем ему продолжаться?
– Что ж, понимаю. В чем-то ты прав.
Он в сердцах отбросил носком ботинка проползавшего мимо жука и задумчиво нахмурился.
– Больше всего меня поразила ее холодная, бесчувственная жестокость, – продолжал он. – Ни единого намека на то, что она собирается дать мне отставку. Не далее как на прошлой неделе, за обедом, она с величайшим увлечением обсуждала, где нам лучше провести медовый месяц. И вот, пожалуйста. Хоть бы предупредила! Естественно ожидать, что девушка, решившая растоптать твою жизнь с безжалостностью парового катка, черкнет на прощание пару строк, хотя бы на почтовой открытке. Видимо, ей такое и в голову не пришло. Предпочла, чтобы я узнал об этом из утренней газеты. Прямо как обухом по голове.
– Еще бы! Наверное, в глазах потемнело.
– Весь мир померк. До конца дня я обдумывал случившееся, а утром отпросился на работе, сел в машину и приехал, чтобы сказать тебе…
Он замолчал, не в силах побороть охватившие его чувства.
– Сказать мне – что?
– Сказать: что бы ни случилось, это не должно отразиться на нашей дружбе.
– Разумеется, нет. Как тебе такое могло прийти в голову!
– Такие старые друзья.
– Старее не бывает.
– Мы подружились еще мальчишками.
– В итонской форме и с прыщами на физиономиях.
– Точно. Мы были как братья. Я, бывало, отдавал тебе последнюю ириску, а ты по-братски делил со мной заветный пакетик леденцов. Когда ты болел свинкой, я подцеплял ее от тебя, а когда у меня была корь, ты заражался от меня корью. Каждый помогал другому, чем мог. Так что мы должны и дальше дружить, будто ничего не случилось.
– Именно.
– Иногда обедать вместе, как прежде.
– Ну, разумеется.
– Играть в гольф по субботам, а иногда в сквош. А когда ты женишься и обзаведешься собственным домом, я стану время от времени заходить к вам выпить пару коктейлей.
– Да, пожалуйста.
– Непременно. Хотя мне потребуется нечеловеческое самообладание, чтобы сдержаться и не треснуть шейкером по башке эту тупорылую притворщицу миссис Бертрам Вустер, урожденную Уикем.
– Неужели обязательно называть ее тупорылой притворщицей?
– А ты что, можешь придумать что-нибудь позабористее? – спросил он с видом человека, готового обсудить любые разумные предложения. – Слышал когда-нибудь про Томаса Оттуэя?
– Не припоминаю. Это твой приятель?
– Драматург семнадцатого века. Он написал «Сироту». Так вот, в этой пьесе есть такие строки: «Какое зло на свете не совершалось женщиной? Кто предал Капитолий? Женщина. Кто погубил Марка Антония? Женщина. Кто стал причиной бесконечных войн, повергших в прах славную Трою? Женщина. Вероломная, коварная, все разрушающая женщина». Оттуэй знал, что говорил. Он взглянул на женщин под верным углом. Можно подумать, что он лично был знаком с Робертой Уикем.
На моем лице снова заиграла едва заметная улыбка. Все это меня ужасно забавляло.
– Знаешь, Селедка, может быть, я заблуждаюсь, но мне что-то подсказывает, что на данный момент ты не слишком высокого мнения о Бобби.
Он пожал плечами:
– Нет, отчего же. Не считая того, что мне хочется задушить ее собственными руками, а потом поплясать на останках в подбитых гвоздями сапогах, я к ней вполне равнодушен. Она предпочла тебя мне, и больше здесь разговаривать не о чем. Самое главное, чтобы наша с тобой дружба не пострадала.
– И ты проделал столь длинный путь лишь для того, чтобы в этом убедиться? – растроганно спросил я.
– Честно говоря, я надеялся, что мне удастся получить приглашение на ужин и отведать кулинарных изысков Анатоля прежде, чем я сниму комнату в «Безрогом быке» в Маркет-Снодсбери. Анатоль готовит все так же восхитительно?
– Лучше прежнего.
– Могу себе представить – все, наверное, так и тает во рту. Прошло два года с тех пор, как я имел счастье приобщиться к его шедеврам, а я до сих пор не могу забыть их вкус. Великий артист!
– Что и говорить! – воскликнул я и с удовольствием обнажил бы в знак уважения голову, не окажись я без шляпы.
