— Мне, наверное, пора, — говорит Ада.
При этом она не встает. Будто чего-то ждет. Я оглядываю квартиру и думаю, каково видеть весь этот хаос впервые. Я-то так к нему привык, что для меня он как бы и не существует.
— Мохаммеда Али на самом деле звали Кассиус Клей, но он сменил имя, когда принял ислам.
— Это какой-то твой знакомый?
— Нет, это знаменитый боксер. Из Штатов. Он был очень давно.
— А-а. Расскажи о нем что-нибудь еще.
И я рассказываю еще, хотя абсолютно уверен, что Аду бокс вряд ли интересует. Оказывается, я знаю довольно много о Мохаммеде Али, потому что истории о нем в моем исполнении не иссякают. О том, что его называли «величайшим» и что он проводил легендарные титульные бои в тяжелом весе с Джо Фрейзером и Джорджем Форманом. Али мог стихами рассказывать о своих соперниках, и я даже помню отдельные строчки из этих виршей. Кажется, ей интересно, даже когда я рассказываю о тактике, которую Али называл «rope-a-dope», и о том, что он отказался воевать во Вьетнаме — стране, которую мы проходили в школе.
Когда я прерываюсь, Ада вдруг начинает говорить о своих танцах — она ходит на локинг, джаз и мюзикл. Ада так описывает эти занятия, что я нахожу их очень похожими на наши боксерские тренировки. Только там не дерутся и никто не уходит домой с фонарем под глазом.
Мы болтаем так долго, что мама успевает вернуться с двумя огромными пакетами. Не представляю, где она раздобыла денег.
— Останешься пообедать? — спрашивает мама. — У нас котлеты.
Ада не может решиться.
— Я могу позвонить и спросить, — говорит она. — Можно я выйду на лестницу?
— Конечно!
Ясно, зачем ей на лестницу: собирается врать. Скажет родителям, что она в гостях у кого-нибудь другого, а вовсе не у этого странного Барта и его жирной мамаши, в их грязной социальной квартирке. Это понятно.
Аде разрешают пообедать у подружки или у кого она там наплела. Мама прибирает журнальный столик, другого стола у нас нет, для обеда он низковат.
— Как приятно, когда гости, — замечает мама.
Ада улыбается.
За обедом я все время боюсь, что мама начнет рассказывать о пособии и работе в магазине или что-нибудь соврет про «Теленор». Но мама задает Аде два-три вполне человеческих вопроса и в основном помалкивает. Котлеты, как ни странно, съедобные, хотя и не домашние. Разговор не очень клеится, но и не замирает.
— Очень вкусно, — говорит Ада после обеда.
— Рада, что тебе понравилось, — отвечает мама. Кажется, так и должны говорить мамы. Зависает долгая пауза. Мама улыбается и вытирает руки о бедра. Я, увы, не могу пригласить Аду к себе в комнату. А маме некуда деваться, кроме как в туалет, что, пожалуй, выглядело бы странновато.
— Мне пора домой, — вдруг вспоминает Ада.
— Да и мне надо делать уроки, — говорю я.
— Очень приятно, что ты зашла, — добавляет мама.
— До завтра, Барт.
— Пока!
Ада встает. Мне хочется рассмешить ее на прощанье. Если люди под конец визита смеются, им кажется, что все было хорошо.
— Ты слышала об электрике из Электрогородка?
— О каком еще электрике?
— Из Электрогородка.
— Нет, никогда не слыхала…
Когда напоследок сморозишь какую-нибудь глупость, гость уходит с ощущением полного идиотизма происходящего. Я краснею.
— До свидания, Линда, — выходя, говорит Ада. Мама машет ей с дивана:
— Заходи еще.
Я провожаю Аду до лестничной площадки.
— Не приходи больше, — тихо говорю я.
— Мне понравилась твоя мама.
На лестнице мы никого не встречаем. Вдруг Ада меня обнимает, отчего щека у меня начинает гореть и я забываю попрощаться. Или прощаюсь?
На миг мне кажется, что все, что произошло, мне привиделось и сейчас исчезнет, словно мыльный пузырь.
Я иду за Адой на расстоянии. — вдруг кто-нибудь на нее нападет. Почтовые ящики возвращают меня к реальности. Под ними валяется реклама со следами грязных ботинок. У стены я замечаю несколько использованных шприцов. На ступеньках красуются рукавица для гриля и остатки складного стула. Я давно перестал удивляться — чего только наши соседи не выкидывают на лестницу.
Тут я припомнил бумажный клочок на бабушкиной подошве и как она проговорилась, что это из подъезда, а после сказала, что с улицы.
Вспоминаю и Адину реплику о том, что квартира лучше подъезда. Ну что за сравнение!
Я возвращаюсь в комнату и достаю чистый лист бумаги. Пока я пишу, мама стоит надо мной.
— Прости, — говорит она.
— За что?
— За то, что мы живем здесь и что… сюда не очень приятно приводить гостей.
— Она никому не расскажет.
Мама похлопывает меня по спине, читая то, что я написал.
«Тебе нравится свинарник на лестнице? Я живу на третьем этаже и очень хочу, чтобы ты помог провести уборку нашего подъезда в воскресенье, в 17.00. Это мой день рождения. Мне исполнится тринадцать. Барт».
— Вдруг хоть немного поможет, — говорю я.
— Здорово, очень здорово. Но, Барт…
Я гляжу на маму.
— Что?
— Если бы мы жили в другом месте, люди наверняка пришли бы. Но… боюсь, здешние жильцы…
— Попробовать всегда можно, — перебиваю я. — Ты пойдешь со мной?
Мама продолжает гладить меня по спине.
— Ты же знаешь, что сказал врач…
— Да, знаю.
Моя шестая глава
Вечером мама уходит, пообещав рано вернуться.
Я вешаю в подъезде два объявления. Сделав уроки, немного пою. Кто-то стучит в стену, и это даже приятно. Меня услышали.
Когда я ложусь, мама еще не вернулась. Я лежу и думаю об Аде. Точнее, думаю, о чем сейчас думает Ада. Неудивительно, что мне не спится.
Все-таки в какой-то момент я засыпаю, потому что, открыв глаза и обнаружив у себя в ногах маму, выплываю в реальность из сновидения про Аду, двух тигров и падающие звезды.
— А, привет, — бормочу я.
— Я решилась, — говорит мама.
— Отлично, — отвечаю я и натягиваю одеяло на голову.
— Мы переедем, малыш.
— Отлично…
— Мой хороший, хороший мальчик. Ты заслуживаешь нормального подъезда и нормальных соседей.
— Давай завтра об этом поговорим…
— Я просто хотела, чтобы ты знал, что я… да, я… решила, мой чудесный мальчик. Тебе спеть колыбельную?
