— Спасибо, мистер Таффель, — поблагодарила Ада, — нам прямо не терпится прийти вас послушать!
— Да, спасибо! Спасибо вам! — выпалил наконец я. Брин Терфель осторожно пожал мне руку, и через минуту мы уже стояли в коридоре, потягивая колу. Ада вцепилась мне в плечо. На ее лице сияла улыбка.
— Он невероятно крутой! — воскликнула она.
— Угу… крутой.
— И мы пойдем в Оперу!
— Пойдем.
Ада так вопила, что мне пришлось оттащить ее подальше от номера Терфеля. Я словно очнулся от волшебного сна. Нечего и говорить, что вскоре я пойму, что на самом деле никакого Брина Терфеля я никогда не встречал и ни на какой концерт не иду. Но как объяснить себе тот факт, что моя рука чуть влажна от пожатия слегка вспотевших рук великого певца?..
В лифте Ада, улыбаясь во весь рот, спросила:
— Ничего не хочешь мне сказать?
— Ты о чем? А, ну да. Спасибо!
— Не за что.
По дороге домой Ада не замолкала ни на миг, и я то и дело выпадал из разговора. Перед глазами у меня стоял Брин Терфель, а в ушах звучал его голос.
Я остановился. Ада сделала еще несколько шагов и обернулась ко мне. В этот момент она рассказывала что-то про школу. Я собрался с силами, набрал в легкие воздуха и закрыл глаза. По моему горлу прокатился звук, вылетел наружу и на какое-то время завис в воздухе, но затем его словно искромсали ножом на мелкие кусочки.
Я открыл глаза. Ада подошла совсем близко и сказала:
— Вряд ли у тебя сразу получилось бы — ты и сам на это не рассчитывал. Но для начала неплохо.
— У меня все получится, — сказал я и зашагал дальше.
— Оптимизм — это хорошо. Оптимисты живут дольше.
— Это не оптимизм. Я просто знаю, что все получится.
Когда прогуливаешь, главное — не возвращаться домой слишком рано. Прежде я не очень часто заходил в кафе. Мама говорит, что подобные заведения устроены для тех, кто любит покрасоваться перед другими. Однако в это кафе, похоже, пришли обычные люди — выпить кофе, почитать газету и поболтать, — а никак не любители выпендрежа.
— У наших сейчас математика, — вспомнила Ада.
— Надо хотя бы уроки сделать, — и я глянул на рюкзак.
Внезапно мой телефон зазвонил, и на экране высветился незнакомый номер.
— Алло?
— Это кто? — из трубки послышался голос с сильным американским акцентом.
— Это… Барт. А вы кто?
— Мое имя есть Джон Джонс. Мне кто-то звонил с вашего номера.
В горле у меня пересохло, и я попытался собраться с мыслями.
— Ну да. Здравствуйте. Я просто звонил узнать, не разыскиваете ли вы сына.
— Что вы иметь в виду?
— Моего отца зовут Джон Джонс.
Мужчина в трубке умолк. Я ждал, что он разъединится, но и этого тоже не происходило.
— Алло? — робко проговорил я.
— Да, я слушаю, — ответил он.
Ада взяла меня за руку. Неужели у меня все на лице написано?
— Я не хотел… — начал я.
— Я не знаю.
— Не знаете?
— Нет, не знаю.
— Мою маму зовут Линда.
— Барт, может, нам лучше встретиться?
Я и глазом не моргнул, как договорился о завтрашнем свидании с Джоном Джонсом. С тем, кто не знает, мой ли он отец. Хотя, судя по всему, это не исключено.
— На лице у меня пластырь, — сказал я.
— Тогда я тебя буду узнавать.
Когда мы распрощались, пришлось обо всем рассказать Аде.
— Значит, это, может быть, он и есть? — спросила Ада.
— Мне даже не верится. Представь, что со мной будет, если это не так.
— Ты все время меня поражаешь.
— Я не нарочно.
— А вот мне и удивить-то тебя нечем.
— Людям вовсе не обязательно все время удивлять, чтобы их считали интересными. И, кстати, я не коллекционирую фотографии серийных убийц.
Когда говоришь с Адой, никогда не знаешь, куда заведет беседа. Общение с ней вроде изучения змеиных повадок: сначала они двигаются плавно и медленно, а потом вдруг р-раз — и бросаются на тебя! Порой мне кажется, будто я понимаю Аду, но в этот самый момент она произносит нечто совершенно для меня непостижимое. Так что вряд ли она права, потому что способна изумлять меня на каждом шагу. Просто иначе — не так, как я.
Сегодня я впервые в жизни прогулял школу. И сдается мне, что если мы и впрямь подружимся с Адой, то это далеко не в последний раз.
— Как дела в школе? — поинтересовалась бабушка, когда я вернулся домой.
— Я туда не ходил. Вместо этого я пошел в гости к Брину Терфелю. Он высунулся из окна и пел на всю улицу. Кстати, сегодня вечером я пойду в Оперу.
— Неужели? Ты серьезно?
— Ты не возражаешь?
Бабушка растерянно смотрела на меня:
— Да нет, конечно. А с кем ты пойдешь?
— С Адой — одной девочкой из класса.
— Здорово.
Потом мы поехали к маме в больницу. Я попросил бабушку ничего не говорить ни о концерте, ни о моем знакомстве с Терфелем. На завтра маме назначена операция, и волноваться по любому поводу ей вовсе не стоит. Пока мы сидели у нее, она несколько раз начинала клевать носом и даже не притронулась к шоколадке, которую я ей принес.
Прощаясь, я назвал ее лучшей мамой на свете, но не уверен, что она вообще обратила на это внимание. И хотя я прекрасно знаю, что вряд ли это так, но мне кажется, ей важно было услышать от меня нечто подобное. К тому же мама у меня и впрямь единственная, так почему бы ей не побыть иногда лучшей в мире?
— Зайдем в ресторан? — предложила бабушка, когда мы вышли из больницы.
— В «Макдоналдс»?
— Нет, в настоящий ресторан. В индийский, например?
— Индийской еды я никогда не пробовал.
— Значит, идем!
В «Макдоналдсе» и «Бургер Кинге» выбирать проще простого: и те и другие торгуют бургерами, почти одинаковыми на вкус. Салатов и куриных наггетсов я никогда не заказываю. А вот в индийском ресторане нам выдали целую брошюру с названиями блюд, названия которых произнести совершенно невозможно: мург масала, бегум бхара и дхуан гоши. Бабушка посоветовала мне взять курицу тандури, и я согласился. Нам принесли лепешку размером с пиццу, которая называется нан, много риса и горячую курицу на небольшой сковородке. Никогда прежде я ничего подобного не ел. Кушанья были острыми, непривычно пряными и вкусными.
— А у тебя хватит на все это денег? — спросил я бабушку.
