— Как твоя мама себя чувствует? — спросила Ада, когда мы возвращались обратно в класс.
— Обещает, что теперь все наладится.
— Но это же хорошо, правда?
— Она и прежде так говорила.
— А что, если на этот раз она сдержит слово?
— Я об этом много думал.
Мы уселись за парты.
— Кстати, я сегодня уроки сделала! — вспомнила Ада.
Я сидел в кафе и разглядывал пап, но так и не высмотрел никого, кто был бы один и обладал подходящим возрастом. Тот, кого я ждал, должен был прийти почти десять минут назад. Может, у него какая-нибудь важная встреча? Или я вошел не в то кафе? Или перепутал час, день и вообще все на свете?
Вот дурная моя башка, вечно набита какими-то странными мыслями!
А потом случилось кое-что, от чего внутри у меня словно костер вспыхнул. На пороге вдруг возник мужчина. Примерно одного возраста с моей мамой, с наголо выбритой головой. Он пристально оглядел зал, заметил меня и направился в мою сторону. Я поднялся. Такие моменты считаются сказочными и якобы не забываются до самой смерти.
Был ли он похож на меня, не знаю — но я вообще слабо себе представляю, как буду выглядеть через двадцать пять лет.
— Это ты?.. — начал он, но я так отчаянно закивал, что он осекся.
Он протянул мне руку. Обниматься было бы как-то глупо — с этим надо подождать. Мы обменялись крепким рукопожатием, и он спросил, что мне заказать.
— Может, горячий шоколад? — предложил я.
Он пошел к стойке за шоколадом. Только бы он не брал себе пива, думал я, пока ждал его. Он вернулся, держа в одной руке мой шоколад, а в другой — чашку кофе с пенкой.
— Ну, рассказывай, — сказал он с сильным американским акцентом.
Я так и сделал, подсократив свою историю и умолчав обо всяких неудачных ее моментах. Он задумался.
— Я понимать, тебе тоже интересно, — проговорил наконец он. — Давай я расскажу тебе о себе. Я бывать в Норвегия много раз. И да, тринадцать-четырнадцать лет назад я тоже сюда приезжать. И я тогда встречаться с разный женщина. Ты говоришь, твою маму звать Линда?
— Да! — с надеждой ответил я.
— Линда я не помнить…
— Она, кажется, работала в пекарне.
Джон Джонс пожал плечами.
— Она жила в районе Тейен…
Он вновь пожал плечами.
— Она ездила на красном велосипеде, а на руле у него стояла корзинка.
— Правда?
— На фотографиях у нее длинные светлые волосы.
— Она часто улыбалась?
— Да… Думаю, улыбалась она часто.
— Кажется, я ее вспомнил.
Не знаю, как я раньше этого не заметил, но в тот момент я понял вдруг, что у Джона Джонса — мои глаза. Бледно-голубые. И голова у него слегка вытянутая.
— Как дела у… Линды? — спросил он.
— Она в больнице. И красного велосипеда у нее больше нет. Думаю, она сильно изменилась за все это время.
— Ну а кто не изменился? — И Джон Джонс провел рукой по своей лысой голове.
— Я сейчас кое-что странное скажу, но вы, наверное, ну, мне так кажется, вы мой папа… — сказал я.
Джон Джонс улыбнулся, склонился над столом и похлопал меня по плечу. Возможно, папы именно так и делают — не обнимаются со своими сыновьями, а по-дружески хлопают их по плечу.
— Существует единственный способ узнать наверняка, — сказал он, — мне нужно встречать твоя мама.
— Может, через несколько дней.
— Отлично. Расскажешь о себе?
Как уложить тринадцать лет в полчаса? Удивительно, но у меня неплохо получилось. Я о многом умолчал, но не врал. Просто не стал рассказывать о скопившихся в шкафу квитанциях и о наших соседях по дому. Ему вовсе не обязательно узнавать сразу обо всем. Я тоже расспросил его про жизнь, и он тоже вряд ли рассказал обо всем, потому что смог уложиться всего в пять минут. Джон Джонс родился в городе Тексаркане в штате Техас, но пожил и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне, и даже немножко в Лондоне, и в Париже. Но его почему-то постоянно тянуло обратно в Норвегию, почему — он и сам не знал. Возможно, он чувствовал, что здесь у него растет сын, — так я решил, но делиться своими соображениями не стал.
Теперь Джон Джонс работает компьютерщиком, семьи у него нет, он любит лошадиные скачки, а летом ходит в горы.
— У меня есть братья и сестры… то есть о которых вы наверняка знаете?
— Нет.
— Вы любите оперу?
— Забавно, что ты спрашивать. Вообще-то не очень, но на днях я ходил на выступление Брина Терфеля.
— Не может быть! Я тоже там был!
— Ух ты! Круто! Правда ведь, он потрясающе петь?
— Он пел… очень потрясающе. Но послушай… — у меня с языка едва не слетело слово «папа». Мне так хотелось его произнести. Всегда хотелось. Будто это слово необычайно редкое и говорят его лишь в совершенно особых случаях. Но вместо этого я рассказал про Брина Терфеля и про то, как тот спел, высунувшись в окно. Джон Джонс засмеялся. Мой папа красиво смеялся.
— Ты любишь кататься на велосипеде? — вдруг спросил он.
— Мне велик только недавно подарили, — ответил я, но не сказал, что пока могу только катить его рядом.
— Я тоже люблю велосипед, — сказал он, — можем вместе покататься.
Мы решили, что созвонимся и вместе поедем к маме в больницу. Жизнь налаживалась. Может, мама с папой опять сойдутся? В интернете я читал про парочку, которая разбежалась, а через пятьдесят лет вновь сошлась. А мама с папой разошлись всего тринадцать лет назад — это вообще ерунда.
Перед тем как попрощаться, он спросил:
— А что у тебя с носом?
— Кое-кто обозвал мою маму.
— Барт, ты мне действительно нравишься!
— Операция прошла хорошо! — обрадовала меня бабушка, когда я вернулся домой.
— Супер! Знаешь, бабушка, у меня вообще сейчас в жизни все круто!
— Так это же прекрасно, Барт!
— Мне как-то слегка не по себе. Я боюсь — а вдруг это кончится?
— С чего ты взял? Барт, ты это заслужил, поэтому все и дальше так будет.
Откуда берутся бабушки? Их будто бы специально посылают к нам, чтобы они налаживали все то, что в нашей жизни вдруг сломалось. По телевизору показывали, что тех, кто совершил нечто особенное, король награждает медалью. По-моему, для бабушек тоже нужно учредить такую медаль. Особую Бабушкину медаль.
Бабушка помогла мне содрать пластырь с носа. Он сросся слегка кривовато, но со стороны это было практически незаметно. Он был по-прежнему слегка припухшим и начинал ныть каждый раз, когда бабушка случайно задевала кость. Рана на самом кончике покрылась коркой. Без пластыря я вновь стал похож на себя. Теперь, когда лицо мое выглядело почти как прежде, я почувствовал, что готов к новым подвигам.
