Итак, в соответствии с современными представлениями, историческое время – это некоторая последовательность действий субъектов. Своеобразной единицей исторического времени выступает интервал, который совпадает с единицей в социальной деятельности конкретного человека или какой-то социальной группы. Структура исторического времени – это своего рода социально-историческая концепция, поскольку она определяется выбором моментов отсчета, которые сами зависят от представлений относительно важности исторических событий. Различные субъекты дадут различную структуру историческому времени. Историческое время измеряется историческим изменением, которое, в свою очередь, определяется социальной практикой, протекающей с разной интенсивностью. Историческое изменение субъекта ведет к своеобразному уменьшению или, наоборот, к удлинению исторического времени
[125].
Термином «историческое время» с указанием на конкретное время на школе развития от архаики к постмодерну обозначают также исторические фазы развития стран: – древнее время, средние века (премодерн), новое время (модерн), новейшее время, точнее, период после II Мировой войны, который также иногда называют постмодерном. Проблема заключается в том, что эти термины относятся прежде всего к историческому развитию стран Западной Европы и Америки, который сегодня находятся условно в стадии постмодерна. Другие же страны, например, страны Восточной Европы и Латинской Америки, страны группы БРИК (Бразилия, Россия, Индия, Китай) преимущественно находятся в историческом времени модерна. Третьи страны – например, большинство арабских стран, или многие страны Африки – в историческом времени премодерна, а некоторые части Африки – в еще боле древних исторической временах. Эти различия в переживаемых большинством населения историческом времени являются сегодня, в условиях глобализации, источником многих конфликтов и проблем.
Более пятнадцати лет тому назад, в тексте, посвященном осмыслению противостояния разных государств вокруг событий в Косово, я сделал предположение, что условная граница между временем модерна и постмодерна может быть приурочена к моменту, когда ценности суверенитета и ценности прав человека сравняются
[126]. Подразумевается, что ценность суверенитета наций и государств, которая была незыблемой ценностью для мирового общественного мнения в XVIII–XIX веках, в XX веке начинает снижаться, а ценность соблюдения прав человека – расти. Точкой пересечения обеих кривых может быть условно названа вторая половина сороковых годов – время Нюрбергского процесса, создания ООН и принятия Всемирной декларации о правах человека. Расхождения же во взглядах политических элит и общественного мнения разных государств по поводу применения силы в Косово может быть связано с тем, что элиты одних стран живут уже в XXI веке, а другие – в первой половине века XX, в период незыблемости суверенитета
[127]. Исходя из такого представления, можно предположить, что условная дата начала модерна – это середина XVII века, время подписания Вестфальских мирных соглашений.
Сам термин «модерность» (Modernity) одни историки относят к периоду начиная с XVII–XVIII веков, другие же исследователи ведут его начало со времени Великой Французской революции, когда достаточно резко, как об этом пишет уже упоминавшаяся Линн Хант, изменилось само восприятие времени: «Для тех, кто жил в 1789 и последующих годах, революция стала означать отказ от прошлого, чувство разрыва в в секулярном времени, максимально увеличивавшее и растягивавшее настоящее для того, чтобы изменить его в момент личной и общественной трансформации, формируя будущее в соответствии с открытиями, сделанными в настоящем. Время перестало быть данностью [выделено мною – А С]. Оно стало средством бесконечного потенциала изменений, которые могут быть добровольными – то есть продиктованными сознательным выбором»
[128].
В соответствии с таким подходом сегодня историки говорит о веке XIX как веке динамичном, с иной, чем ранее, скоростью течения времени, размышляя о моделях времени в этом веке в мире и России
[129]. И это касается теперь не только революционной или послереволюционной Франции, но и России периода царствования Николая I. Так, в первой статье в упомянутом сборнике, носящей характерное название «Изобретение XIX века. Время как социальная идентичность» ее автор, историк Д.А. Сдвижков пишет, что, как отмечает в изданной в 1832 году статье «Девятнадцатый век» И.В. Киреевский, «главной характеристикой переживаемой эпохи является ускорение времени, влекущее за собой несовпадение века исторического и личного»
[130]. И далее он приводит строки самого И.В. Киреевского: «Прежде характер времени едва чувствительно менялся с переменою поколений; наше время для одного поколения меняло характер свой уже несколько раз…те из моих читателей, которые видели полвека, видели несколько веков»
[131].
Более того, в каждой отдельной стране ее разные регионы живут как бы в разном историческом времени. Одно время – в столице и городах мегаполисах, другое в средних городах, третье – в провинции. Так, Е.С. Корчмина в статье о XIX веке в Российской провинции писала: «очевидно, что провинция – это не только пространственная, но и временная категория, обусловленная удаленностью от «главных» событий во времени… Эта удаленность от «генеральной линии истории» порождает «провинциальность» как категорию»
[132].
