Х. М. В бельгийском ночном клубе вас пырнули ножом в живот.
Т. Л. Беспокойная тогда выдалась ночка. Я сам был виноват – утратил бдительность, пропустил удар.
Х. М. Наверное, у вас есть ангел-хранитель или вы родились под счастливой звездой?
Т. Л. Глупости! Мне просто чуть больше повезло… а может, кто-то меня бережет.
Х. М. Вы верующий?
И тут я совершил ошибку новичка. Забыв о синопсисе, повернулся к Хелен, задержался с ответом, убрал ногу с педали, и грузовик вильнул. Она подбодрила меня улыбкой. Я с юности не задавал себе этого вопроса и вдруг получил ясный до очевидности ответ – и почувствовал успокоение, снял груз с души и кивнул: «Да».
Об эволюции (людей)
Кинозал в штаб-квартире Би-би-си на Портленд-Плейс был набит до отказа, люди толпились в проходах, сидели на ступенях. Я находился в толпе, между Хелен Макганис и ее продюсером Сьюзан. Приглашенные на предпоказ гости окликали друг друга, обменивались рукопожатиями, вокруг стоял немолчный гул голосов. Хелен и Сьюзан без конца с кем-то меня знакомили, человек двадцать с подкупающей искренностью выразили свое восхищение и приязнь. Начало сеанса задерживалось – ждали директора компании.
Пять дней назад я наконец вернулся на родину. Меня разместили в унылом флигеле военного госпиталя королевы Елизаветы в Бирмингеме, где пятьдесят выздоравливающих вояк бродили по коридорам, делясь впечатлениями и планами на будущее. Почти все были моложе меня, но досталось каждому намного сильнее, по сравнению с товарищами я отделался легким испугом. Я не чувствовал себя больным, мои раны не требовали особого ухода. Я приступил к последнему этапу восстановительной программы, хромал на одну ногу, ничего не слышал левым ухом и все еще ждал обещанных слуховых аппаратов последней модели. Спрос был так велик, что армейский поставщик не успевал выполнять заказы.
Утром я сел в поезд на Лондон, мне хотелось погулять по родному городу. В центре было многолюдно, и суета быстро утомила меня, но столица показалась великолепной, впечатление не портили даже анахронические небоскребы. До чего же приятно бродить по улицам без всякого дела…
Директор сел рядом с нами, свет в зале погас, я увидел заглавные титры: «Обмани-Смерть» – и впервые в жизни понял смысл выражения «жгучий стыд». Сердце билось в горле, хотелось провалиться сквозь землю. На экране шла пародия на фильм в стиле экшен, напичканный клише, с насквозь фальшивым главным героем. Он небрежно, одной рукой, крутил баранку армейского грузовика, курил одну сигарету за другой и вещал благоглупости. Умелый нервный монтаж, архивная хроника из Ирака, Афганистана, Северной Ирландии и Сьерра-Леоне, интервью с военными, которых я не знал либо не помнил, представляли меня сверхчеловеком. Яростным защитником британских ценностей и национальной чести. Моментами я покупался на этот подлог, верил, что скромный, сдержанный, степенный, наделенный чувством юмора тип и есть Томас Ларч. So British, isn’t it?
[48] Клоун, который принес свою жизнь в дар ее величеству, старая калоша, чьи бескорыстие и преданность так возбуждают толпу.
Я бы предпочел рассказать, как пуля, летящая со скоростью девятьсот километров в час, жалит человека и у него от адской боли перехватывает дыхание, как он лишается сна и ощущает вокруг себя кладбищенскую тишину. Я помянул бы тех, кто не выжил, был похоронен с почестями и сразу забыт, и тех, о ком никто никогда не говорит, как будто они и не жили вовсе или заслужили свою горькую участь. О тысячах, десятках тысяч безымянных афганцев и иракцев, погибших на родной земле, куда мы явились наводить порядок «огнем и мечом». Всякий раз, надеясь оправдать вмешательство в дела других государств, политики и наживающиеся на войне рвачи нагло врут, объявляя себя защитниками великих демократических принципов и прикрывая ими свои злодеяния. Мне хотелось кричать, что эта война сугубо бессмысленна, что мы потеряли на ней храбрых солдат и лишились чести. Я тоже купился и теперь чувствовал себя идиотом.
Разоблачительная тирада не прозвучала, я промолчал, чтобы меня не сочли психом или предателем. Гнев и горечь остались лежать на дне души, отравляя мне жизнь.
Хелен Макганис поддала жару, рассказав, как однажды нашу группу накрыла смертоносная лавина в окрестностях Кицбюэля
[49]. Я два часа провел под снегом, в воздушном кармане, обморозился, но выжил – один из всех. Руководитель команды спасателей, фактурный тиролец, признался, что и по прошествии одиннадцати лет не понимает, как удалось откопать живого человека из-под двухметрового слоя весеннего снега. Я задвинул эту давнюю историю в самый дальний угол памяти и понятия не имею, как Хелен ее раскопала. Слава богу, что ей не пришло в голову покопаться в моих юношеских злоключениях, она обнаружила бы много убедительных доводов в пользу своей теории. Нельзя не признать, что список ударов судьбы и разнообразнейших физических потрав действительно сбивал с толку и впечатлял. Это противоречило всякой логике и глубоко укоренившемуся мнению о хрупкости человеческого существования, и мне стало не по себе.
Я вновь обрел способность трезво оценивать реальность, к горлу подкатила тошнота. Мастерская, на грани надувательства и манипуляции, картина возмутит публику. Они будут плевать мне в лицо, назовут презренным обманщиком. Может, пора придумать благовидный предлог, выскользнуть из зала и затеряться в одиночестве лондонской ночи? Я повернул голову и увидел счастливое лицо Хелен, у нее подрагивала верхняя губа. Свет и тень от экрана попеременно ложились на ее профиль, делая его еще красивей. Я чувствовал себя тайным наблюдателем, которому не грозит разоблачение, и вдруг понял, что снова смотрю на экран. Грузовик катил по пустыне к горизонту под невыносимо прекрасные и такие знакомые аккорды «Братьев по оружию». Я не рассказывал Хелен, чем была для меня эта песня, какие чувства будила в душе. Я пятнадцать лет не слушал и не напевал волшебную мелодию. Я был околдован, потрясен до самых основ. Новая встреча с музыкой Нопфлера подняла со дна души воспоминания:
И я хочу попрощаться с вами.
Мы все когда-нибудь умрем.
Но и звезды на небе,
И линии на твоей ладони говорят одно:
Какие же мы идиоты, что воюем
Со своими братьями по оружию.
Медленно зажигался свет в зале. У меня на глазах выступили слезы. Хелен не отводила взгляд, она была потрясена не меньше моего. Зрители аплодировали, Сьюзан и Хелен кланялись, потом она помогла мне встать и резко вскинула вверх наши руки, как рефери на ринге, и публика ответила овацией. Мы тоже захлопали, в голове у меня раздался грохот барабанов, так что пришлось подкрутить регулятор звука на слуховом аппарате. Продюсер жестом опытного конферансье протянула мне руку, и я, как по команде, поклонился. Зал встал, зазвучали крики «браво!». Мне аплодировали впервые в жизни, и должен признать, это было очень приятно: причин столь бурной реакции я не понимал, но чувствовал себя возродившимся, отмытым, чистым, а об остальном просто забыл.
