И мадам Виго едва не разрыдалась.
Марин понимала: тёте Ане неловко, что она дала себя увлечь фантастической историей про волшебную карусель, и поэтому ничего не спрашивала. Они избегали этой темы, зачем трогать свежую ссадину. Что-то же она подозревала, раз попросила её, Марин, посидеть неподалёку на всякий случай? Вот – и случай произошёл…
К ним стремительно подошла высокая женщина с такими крупными чертами лица и небольшими, затенёнными тяжёлыми веками глазами, что сомнений, чья она дочь, не возникло.
– Меня назвали в честь вас, я так понимаю, – сказала она, целуя мадам Виго. – Я – Аньес.
– О, – произнесла мадам Виго.
– Пойдёмте, я поговорила с врачом: отец спит, и до завтрашнего утра никаких новостей о его состоянии нас не ожидает. Давайте выпьем кофе или, может быть, вина, и немного поговорим?
– Вина! – решительно постановила Марин, и дамы вышли в ночь.
На уголке буквы «V», которую создавали две расходящиеся узкие улицы, было ближайшее к госпиталю брассери. Наверное, сюда приходят выпить кофе и выкурить сигарету все, кто в волнении сейчас находится рядом со своими больными. Мрачным или усталым, озабоченным или грустным, посетителям этого кафе как будто едва хватало сил доковылять от огромной госпитальной двери и рухнуть на стул, чтобы принять реанимационные бокал-другой вина или рюмку коньяку. Немногим лучше были здесь и унылые официанты, словно бы заранее готовые к поминкам.
Аньес вынула сигареты и, кутаясь кто в плащ, кто в пиджак, кто в свитер, они расселись за круглым столиком перед витриной. Совсем рядом с мысками их туфель на тротуаре проезжали автомобили.
– Вы старшая дочь? – спросила мадам Виго, любуясь энергичной женщиной.
– Теперь уже да, – непонятно ответила та и, пригубив свой коньяк, закурила. – Ничего?
– Да-да, конечно. – Мадам Виго отмахнулась, но когда, вопросительно взглянув на тётушку, за сигаретами в карман полезла Марин, тётя Аня отрицательно помотала головой. – Не при мне.
Но Марин, тоже пригубив коньяк, закурила. Аньес кивнула и облокотилась на край столика.
– Ну что ж. Согласитесь, было бы странно, если бы я стала встревать в ваши отношения со своими комментариями и примечаниями, правда?
– Это риторический вопрос?
– Не скажите. Последние несколько лет отец живёт в созданной им реальности, почти во всём совпадающей с нашей, кроме так называемой «Карусели».
– Да, – смущённо отпила глоток воды мадам Виго. – И я ведь, знаете, поверила в существование Карусели…
– Не корите себя, отец страшно убедителен. Я бы тоже поверила, если бы не знала…
Мадам Виго и Марин, не отрываясь, смотрели на Аньес.
Льющиеся с навеса над столиками свет и тепло от нагревателя создавали странный эффект красиво окрашенных густых волос дочери Маню: тёмно-каштановый цвет прядей словно бы плавился и переливался, как горячий шоколад, коньяк и кофе. Дым её сигареты создавал дополнительные виньетки в уставших от волнений глазах.
– Несколько лет назад в водах Атлантики пропал самолёт, летевший по одному из самых заманчивых маршрутов. На нём было около трёхсот человек. В том числе мама, сестра, её муж и их трое детей, включая грудного Бонбона.
– Господи, – тоненько пискнула мадам Виго и закрыла лицо старыми руками.
Марин подумала: а как бы вот вообще мне развидеть того человека огня и разуслышать про этого Бонбона… И мгновенно перед ней возникла картина, где она могла развидеть и разуслышать, или хотя бы укрыться пока от чужого ужаса: лохматая голова Дада на вязаной подушке в её креслице у окна на крыши, маленький жёлтый свет, надкусанное яблоко на пледе…
– Боже мой! – снова взмолилась мадам Виго, но, не получив ответа, взяла коньяк Марин и залпом выпила его. – Бедный, бедный Маню! Бедная, бедная Аньес! Какая трагедия. Бедные люди.
– Тихо, тихо, – проговорила Аньес, и стало ясно, что это её миссия – успокаивать всех, но, в принципе, она сама на пределе: кто-то должен успокаивать и её.
– Ну да. Удар был такой силы, что отец не справился. Вернее, он придумал Карусель: волшебный почтовый ящик, куда вместо письма можно прыгнуть самому, вернуться в Рождество две тысячи восьмого года и отменить свой подарок: авиабилеты к бабушке и дедушке в Бразилии… Всё исправить.
– Господи ты боже ты мой. – Мадам Виго с силой сжала руки.
– В остальном же он совершенно молодец, – улыбнулась Аньес. – Я им очень горжусь.
– Ну да! Он так рассказывает о Карусели!
– В некотором смысле умственные способности отца даже улучшились, пока он её изобретал. – Аньес вновь горько улыбнулась, и повторившая свой коньяк Марин вдруг увидела, какие умные и проницательные у неё глаза.
– Я читала: это называется конфабуляции, да? Ложные воспоминания?
Аньес с умилением посмотрела на девушку, которую серьёзно развезло, и ответила:
– А зачем это как-то называть – конфабуляции, псевдореминисценции или криптомнезии? Все эти термины имеют мало отношения к клинической реальности. Это просто слова. А главное – это просто пожилой человек со страшной трагедией и сосудистыми болезнями.
Мадам Виго сидела, упершись в стол локтем, спрятав наклонённое лицо в ладонь. Марин с пьяной растерянностью подумала: а и правда, зачем я знаю эти термины?
– В детстве хотела просто стать психологом…
– О, коллега. – Аньес кивнула и озадаченно посмотрела на мадам Виго. – Выпейте воды, дорогая, и глоточек кофе.
– Вы живёте вместе?
– Да, после его первого исчезновения в одиннадцатом году я переехала в их с мамой квартиру, к нему.
– Детка. – Мадам Виго обеими руками взялась за холодный рукав кожаного пиджака Аньес. Рукав отодвинулся.
– И сделала ему браслет с моим телефоном.
– Понимаю…
Странно: страшная своей несправедливостью вина охватила мадам Виго в этот ночной час рядом с бледной осунувшейся Марин и хронически усталой младшей дочерью Маню на террасе осеннего кафе.
Как всё это ужасно: сколько трагедий ждёт самого обычного человека за жизнь, даже безо всяких войн и диктатур, террористов и убийц. Просто одно то, что мы люди, делает нас уязвимыми и создаёт сценарий, календарь потерь и утрат. Всем придётся хоронить своих мёртвых, хорошо, если вовремя, как положено.
– Тётя Аня? – Марин обняла её за плечи. – Поедемте домой? Лью уже, наверное, волнуется.
– Да. Что тут скажешь…
Женщины встали. Обе Анны оглянулись на тёмную громадину госпиталя через дорогу. Где-то там, среди прочих, тускло светилось окошко, где, удерживаемый пуповиной для капельницы, в открытый над Атлантикой космос выходил Маню, и, кто знает, может быть, именно сегодня наконец спасал всех: всех, не только Паулин и Элиз с мужем, и не только своего драгоценного Бонбона с сестричками, его застенчивыми пышноволосыми рыжулями трёх лет… Но даже и всех пассажиров, и экипаж рейса, маршрут которого для большинства людей в мире звучал как мечта.
