Марин озадаченно смотрела на неё.
– Уходя на встречу с Эммануэлем в парке, я отключила газ! Я уезжала на Карусели – навсегда! И не надо мне теперь делать вид, что я-де кокетничала и поддакивала. Нет, я сама была полностью внутри этой веры… Боже мой…
Этот неожиданный выплеск отчаянного понимания своего уязвимого и странного положения, очевидного, как предъявленный документ, напугал в первую очередь её саму, как мог бы напугать простой вексель человека, никогда не берущего в долг и не играющего в азартные игры. Но факт налицо: собираясь в поездку на Карусели, она выключила газ, взяла клетку с попугаем и все свои лекарства.
Да, это было непоследовательно: она намеревалась вернуться в юность, где её старческие таблетки не могли ей понадобиться. Ну что же… А вдруг в пути случилась бы какая-то досада?
Я рассуждаю, как старуха.
Глупая причём.
Корма для Лью Третьего я для досадных случаев в пути не приберегла.
О чём, о, о чём я только думала?!
Марин благоразумно убралась на кухню, включила газ и поставила чайник. Останусь сегодня ночевать здесь, мало ли что. И не хочу, чтобы снился тот человек…
Как всё это страшно, и как всё это вдруг…
Простые движения: заварить чай, порывшись в шкафчике, найти среди бакалейных пакетиков пачку печенья и сладкие орешки, поставить на поднос чашки с блюдцами, – всегда оказывали на неё терапевтическое действие. Недаром когда-то, ещё в детстве, она влюбилась в маленькую птичку, высиживавшую своих птенцов в узком пространстве между скалой и самым большим в мире отвесным водопадом: просто высиживай своих птенцов, малиновка, не надо каждую секунду думать о мироздании. Простые вещи уж лучше, чем бежать за тонной шоколада в открытый ночью магазин. Полы, может, вымыть? Например, у меня наверху! В кои-то веки… Но как-то вовсе не шутилось.
И внезапно её озарило: да ведь Дада наверху!
И Лью!
Она достала телефон, быстро написала ему и, обведя глазами кухоньку, добавила на поднос третью чашку с третьим блюдцем.
Как она могла о них забыть?
Но тогда мадам Виго оставила их чаёвничать вдвоём, без себя.
А вот сегодня присоединилась к ним. Дада подскочил из кресла, и мадам осторожно уселась на своё место. Марин, облокотившись о стол и слишком уж, по мнению Дада, отставив отвлекающий зад, склонилась рядом с тётей по одну сторону, он сидел на корточках по другую, улегшись подбородком на раскинутые по краю круглого стола согнутые в локтях руки.
Втроём они сдвинули головы вокруг экрана монитора, и Марин поставила ролик на начало.
В этой старомодной гостиной с двумя светлыми окнами со старинным зеркалом между ними, повреждённая амальгама уже столетие назад творила собственное таинственное искусство, распространяя чёрные пятна, и крапинки, и брызги, и волны, и штрихи и создавая ими поля и леса, дожди и озёра, фигурки животных и птиц, женские и мужские профили и силуэты. По мере смены жильцов в этом доме конца XIX века она частично впускала в себя и отражения живых существ – и сколько их здесь уже было! Последние несколько десятилетий чаще всего наличествовал померанцевый попугай в серебряной клетке и цветы в зелёной вазе на столе. Из людей же она отражала преимущественно стареющий портрет дамы, которую почти забранное чернотой зеркало помнило влюблённой в мужа юной женщиной, чья нагота светилась по ночам, касаясь зеркальной глади.
– Это как-то непоследовательно, – с сомнением сказала мадам Виго.
– Непоследовательно что?
– Зачем понадобилось рисовать стриптизёршу именно в парандже?
– Ой, я забыла сказать! Этот ролик был сделан специально, когда в Париже казнили гомосексуалиста.
– В Париже казнили гомосексуалиста? – Лицо мадам Виго вытянулось.
– Да… Сирийского парня.
– Господи помилуй, – сказала тётя Аня.
– Ну да, – добавил Дада, – вот чтобы на митинг против таких делишек пришло побольше народу, он ролик и замутил, так надо понимать.
На экране уже почти обнажённая красотка осталась только в мешке на голове и оружейных лентах, заменяющих трусики и лиф.
– Смотри: как ку-клукс-клановский колпак здесь, только чёрный, – заметил Дада.
– Кстати, страшно, – жалобно сказала Марин.
Дада, привстав с корточек, за поднятой крышкой компьютера дотянулся до её пальцев, которые тут же схватились за его руку.
Барабанная дробь, как ей и положено в кульминационный момент, взмыла до максимальной скорости, громкости и зловещести, и вот, сорвав с головы никаб, сдёрнув пояс с бёдер и ленту с груди, полностью обнаженная танцовщица, отворачиваясь ловким, преображающим её движением, превращается в очаровательного лукавого юношу, кротко улыбающегося целующим взглядом прямо в глаза зрителю. Он доверчиво полуложится на правый бок Башни, прежде чем грациозно отвернуться любоваться фейерверком.
– Словно совсем другой художник. – Мадам Виго наклонилась к самому экрану.
– Да, последняя часть – фирменный сладкий Висковский, – озадаченно подтвердила Марин.
– Всегда меня вот, знаете, что поражает? – Дада вскочил с затёкших коленей.
– Что?
– Как всё меняется, когда узнаёшь, что человек умер, вот что. Нет?
– Да! Да! Сколько раз я видела этот ролик, когда всё это случилось и он появился в интернете! Он же был как вирусная реклама – после того как модели его сразу расшарили.
– О, точно, да! Там только у одной подписчиков тридцать миллионов! И все пошли смотреть этот ролик.
– Ну да. И на митинг тот пошли.
– Ну да. И селебрити подхватили… А теперь, когда знаешь, что человека за это убили, совершенно по-другому смотрится.
Мадам Виго, без нужды держась за ручку трости, отстранённо слушала их диалог.
– Странное место мы вам оставляем. Давайте хотя бы будем ужинать.
– Да! – жарко поддержал её Дада. – В любых непонятных обстоятельствах – поешь!
– А ты рассказывала Даниэлю о Карусели?
– Нет.
– Сказала, что это не её секрет, – пояснил Дада.
– Спасибо, милая. Да. Так вот, это история про то, как два старика решили искать вчерашний день. – Мадам Виго изобразила лицом недоумение, будто не могла ни понять, ни поверить, как могло такое произойти. – И они решили отправиться туда, в их прошлое, преодолеть божественную разлуку и устроить всё на свой собственный лад.
– Ну… – неуверенно завёл Дада, не зная, что сказать внутри большой паузы. – Соблазнительная, конечно, мысль.
– Ещё бы не соблазнительная. При всей моей настороженности к фантазиям я весьма даже поверила в убедительную веру друга, которого очень любила… и люблю.
Словно бы из-за чёрного гипюра амальгамы ей моргнули благодарные слоновьи глазки Маню, и сердце мадам Виго сжалось. Как-то он там? Оправится ли он? Как ему жить теперь, когда оказалось, что нет ни Карусели, ни семьи… О, горе, горе.
