Виски улыбнулся зацепившейся за его ногу шедшей мимо на поводке старой косолапистой таксе, кивнул официанту и сказал про себя: да, старик, ты можешь.
К кому он обращался – к себе или к городу – даже думать не стал, и припал к вину.
Да, серия вышла превосходная: выспавшись, он видел, где что добавить для полного завершения, и отмечал эти детали про себя.
Но кое-чего явно не хватало – вернее, кое-кого.
Он закрепил широкими металлическими прищепками лист известной хлопковой бумаги на растяжке между двух стоек, разгладил льнущую к ладоням белую гладкость. Хотелось прижаться к ней щекой. Но он отступил на шаг и снял РБКК 114 X 195.
Повозился в маленькой кладовке в углу, выволок рулон и стал сосредоточенно отматывать лист в три раза больший, чем листы серии.
Средоточием его города – раскинувшегося на весь лист далеко во все стороны и вместившего в себя, казалось, всё содержимое внутри чаши Парижа, предстающего с башни Монпарнас, в этой работе снова стал тот же сад, увеличительным стеклом лежащий в центре изображения.
Дворец, аллеи, железные кресла и киоски… Похоже, художник вернулся ещё на несколько мгновений до выхода всех персонажей его рисунков за ворота. И все они так или иначе ориентированы относительно восьмиугольного фонтана напротив дворца: или направляются в его сторону, или уже миновали и идут прочь.
Снова с нарушением всех пропорций и правил, в странном ракурсе, при этом с нумизматической точностью художник вписал в восьмигранник – не скрывая цитату – огромную фигуру. Это обнаженная женщина, целомудренно классическим движением одной рукой прикрывшая грудь, и второй – лоно.
Её переплетённые ноги ещё более сужают и удлиняют фигуру. Глаза опущены, почти закрыты, на сомкнутых губах улыбка. Волосы колышутся в воде, превращая её лицо в сердцевину чёрного цветка.
Виски знал, что у этой работы может быть только один владелец – вернее, владелица. И потому сделал то, чего не делал никогда: он взял красную тушь и использовал её различные по плотности оттенки, добавив почти прозрачный цвет «розэ» – коже, красного вина – воде фонтана, рябящей на закате, алый – небу над сомкнутыми чёрными кронами аллей.
Он обожал эту её посткоитальную улыбочку с сомкнутыми глазами и ртом, смягченье черт и одновременно плотно переплетённые ноги – она сжимала их и закрывалась, как если бы сама была опрокинутым флаконом с драгоценной жидкостью, которой не давала ни вытечь, ни испариться даже ароматом… ну или что там сейчас у неё? – бодлеровский сжигающий нутро расплавленный свинец, о сердца моего начало и конец!
Но Виски не был бы собой, если бы под первой фигуркой не пририсовал вторую – классическую фигуру Да Винчи: едва выглядывающее из-под женского тело мужика, раскинувшегося в воде, просто на чреслах у него – возлюбленная.
Он засмеялся, завинтил пузырьки с тушью, убрал кисточки, и налил себе щедрую порцию вина, покуривая на невысокой стремянке. Сидел и рассматривал свой сад сверху.
Когда число щедрых порций дошло до трёх, он взял телефон, включил видеозвонок и пошёл от первой картинки до последней, наклоняясь над каждой и пытаясь ровно вести камеру, и его почти не штормило. Он шёл и шёл меж своих героев, улыбался и пытался представить, как она сейчас видит всё это, пытался рассмотреть свои рисунки её глазами. Понимает ли, что вот они – извинения за то, в чём он не был виноват? Просто – ну надо тебе моих извинений – ну на. На особенно удачных, по его авторскому мнению, местах он шумно вздыхал или выразительно хмыкал, даже выронил окурок изо рта и выругался. Подсказывал, что ей чувствовать. Но когда наконец дошёл до круга, где на глазах всего его райского сада они с ней безмятежно принадлежали друг другу, Виски вдруг непонятно чего испугался и крикнул в телефон: ты здесь, Беке? Ты со мной?
Телефон ответил молчанием, и Виски поднес его к глазам: «Ваш видеозвонок сохранён и отправлен абоненту» – вот что там было написано.
Чёрт! И он даже не знает, всё записалось или докуда? Чёрт, чёрт, чёрт!
Он хотел перезвонить и спросить её!
Но опомнился и отшвырнул от себя телефон, умоляя её перезвонить, изнемогая от ожидания.
Но она не перезвонила.
Перейдя на крепкие напитки, Виски решил больше не убивать время зря и отправиться в ночное – со всеми плюшками, которые обещает и предоставляет ночной Париж. Его бессменной компанией по загулам был друг ещё с полунищих времён, когда они, рисовальщики на закрытых показах готовой одежды, делали рисунки для ушлых закупщиков и домов моды.
Жюль Вит, вполне соответствуя своему артистическому имени, был человеком быстро соображающим, быстро говорящим, быстро двигающимся. Он тоже, так уж получилось, стал личностью в своей области легендарной. Чернокожий красавец с короткими растафарианскими дредлоками, диссонировавшими с узкими по фигуре строгими костюмами, которые он предпочитал носить с майками в безумных шрифтовых рисунках, Вит был украшением любой светской вечеринки, одинаково привлекая и женщин, и мужчин. Получив заказы на рисунки от букета модных журналов, редакторы которых оценили и красоту самого Жюля, и его жёсткую в рисунке руку, отчерчивающую любой образ под стремительными прямыми углами, локальными цветовыми пятнами и с фирменными гримасами недовольства или гнева, через какое-то время своего коммерческого успеха Вит обнаружил себя рисующим знаки Зодиака для последних страниц набитых рекламой женских журналов. Но для того, чтобы он заметил это со всей ясностью, понадобилось, чтобы одна редакция попросила его убрать «эти злобные гримасы», «особенно вот… у Водолея, Скорпиона и Стрельца. И Девы».
– Я – просто как моя любимая Вероника Лейк, понимаешь?! – объяснял он Виски, перекрикивая толпу в английском пабе, когда в тот же вечер они отправились обмывать кувшинами пива скандальный уход Жюля из модной индустрии. – Я тоже сказал: «Фак ю, Голливуд!» – просто не с трапа самолёта. «Фак ю!» – Общность незнакомых собутыльников в огромном зале на секунду притихла и охотно поддержала этот крик души задранными из дыма и чада средними пальцами.
Он стал отличным художником комиксов, словив уже в конце 90-х витающий в воздухе заказ пока что не на протест, но уже на сопротивление этому безумию потребительской программы, сведению счастья к переработке более качественной и дорогой еды в более качественные и дорогие испражнения.
И Жюль Вит закономерно подсел на стрит-арт.
Сейчас это был авторитетный человек, представитель олд-скул-граффити, молодые «соратники по оружию» – баллонам с краской – собирались к нему на мастер-классы: все знали, что Вит любит красить на улицах картинки, которые можно сделать за два часа. И учились этому. В частности, например, тому, что, если, рисуя на ветру и холоде, рука заледенела и рисовать отказывается, на неё нужно просто помочиться – зарисует как миленькая.
Что не мешало друзьям иной раз напиться в самых что ни есть буржуазных ресторациях города.
Виски набрал его, загадав: если Жюль свободен, они оттянутся до утра по полной программе, если Жюль занят, он просто нажрётся дома или в ближайшем баре.
