Дада со страхом повернул голову, подсознательно он уже знал, что сейчас увидит.
И поэтому не удивился, прочитав на потемневшем экране: АНТИВИРУС НЕ ПОМОЖЕТ.
– Вот говнюк!
Марин опомнилась:
– Делай скрин, делай скрин!
Но монитор погас, и только издевательский маленький рисунок жучка убежал в нижний правый угол экрана.
– Шутит, гад!
– Издевается.
Марин вбивала цитату в смс-сообщение Шурику и лишь подняла на секунду глаза на вопль друга.
Но на самом деле Дада впал в оцепенение. Для человека, живущего онлайн, его компьютер – это не только так называемая «связь с миром». Часто комп уже давно как раз ограждение от мира, где ключи от входа у владельца аккаунта: хочу – пущу тебя в свой мир, не хочу – не пущу. Поэтому появление в идеальном, подконтрольном (единственном подконтрольном!) ему пространстве Ловца, без спросу входящего в его виртуальный мир, оказалось худшим видом насилия, чем-то вообще непредставимым, невыносимым и неприемлемым.
Потрясение, которое теперь пытался с честью пережить Дада, можно было бы сравнить с изумлением курильщика, который полез в пачку за новой сигаретой и впервые за годы курения вдруг увидел, как сигареты увиливают и отбиваются от его пальцев: «Нет! Нет! Не трогай! Не кури нас!»
Абсурд какой-то.
Глава 27
Сдачу последнего выпускного экзамена и окончание лицея пошли отмечать на любимую крышу. Они бывали здесь сотни раз, но никогда не заставали никого на железном балкончике с синей дверью, ставнями на зашторенном изнутри окне и с громыхающей лестницей наверх.
Здесь даже был навес, и, если начинался дождь, они спускались сюда и слушали, как он звонко стучит о железо. Получалось как в деревне. Устраивали пикники, благо балкон выходил в закрытый внутренний двор, каких множество в Париже за парадными дверями и воротами на улицы. Высокие каменные стены, соединявшие четыре здания, были сплошь увиты плющом и виноградом, кое-где они забрались уже и на дома: по вечерам сквозь лозы и листья светились окна, что при определённом градусе подпития давало постоянное ощущение зажжённых гирлянд.
Несколько раз они здесь ночевали, без сил разойтись по домам, и, если что-то случалось и при этом садились телефоны, они знали, куда идти, чтобы встретиться. Здесь, как на привалах в диких землях, всегда был запасец сигарет, спичек, шоколада на период безденежья. Они привыкли относиться к этому месту как к своему.
Летняя жара пустеющего города раскалила серебристые крыши, и пока не наступят сумерки, девочки решили поваляться в тенёчке, под навесом. Пюс пришла с сумкой через грудь, набитой алкогольным добром: чего у неё только не было! И пиво, и вино, и белое, и розовое, и вода.
– А пиво кто пьёт? – спросила Зитц, распаковывая два увесистых крафтовых мешка с уличной едой на вынос.
– Мы! Мы сегодня пьём всё! – заорала Пюс, без напряжения сдавшая все тесты на восемнадцать из двадцати баллов.
За это её и не терпели в школе: она все время тусовалась, болталась где ни попадя, чекинилась по клубам и кафе, музыкальным фестивалям и уличным покатушкам, по выставкам и киноклубам, редко когда спала больше пяти часов за ночь, то есть практически не училась и при этом феноменально ровно шла на одном – высоком – уровне по всем предметам. Это невозможно выносить нормальным среднестатистическим тупицам! – когда-то с гордостью догадалась Зитц.
Прибавить её всегда диковинные сочетания общедоступной одежды, которая на ней становилась чем-то страшно изысканным и забавным, и внешность, от которой у Зитц помимо воли сама собой расплывалась в мягкой, идиотски-счастливой улыбке рожа, а у записных красоток в школе, напротив, лица каменели, плюс эта манера со всеми, кто попадал в орбиту её внимания и признания, общаться как свой парень: Пюс, если хотела этого, могла быть гением общения.
– «Девушка, а что вы делаете сегодня вечером?» – «Всё!» Ты же не возражаешь?
– Нет.
– И в семь не надо выгуливать собаку?
– Не надо.
– И к больной бабушке относить пирожки не надо?
– К какой бабушке?
– Шучу. Открывай!
Пиво было ещё холодным, они расстелили и улеглись на пикниковую тряпку, давно жившую здесь, забросили ноги на железки ограждения балкона и потягивали пиво, закидываясь трэшем из коричневых бумажных пакетов.
– Снова два пальца в рот будешь?
– Сегодня я планирую напиться так, чтобы без пальцев вывернуло.
– Ок.
Солнце садилось, начинали проступать вечерние запахи прохлады. Длинная скользкая юбка скатилась с гладких задранных на ограждение ног, на коленках у Пюс была мозаика из каких-то жутких болячек, с корками, как в детстве, и ярко-розовыми трещинками между ними. Зитц блаженствовала молча, покуривая и шевеля широкими босыми ступнями.
– Боже мой, как люди это едят? Посмотри, – Пюс подняла рубашку и показала круглый надутый животик. – Ужас же!
– Раз в году можно, не переживай.
Важно всё-таки, чтоб был человек, с которым можно спокойно потупить вместе.
Они валялись, напиваясь, слушали, как в ближайших к ним угловых квартирах звенят тарелки, дети пронзительно спорят с няней, курили, обсуждали дементорш из класса, и Пюс туманно обмолвилась о новом знакомом, смеялись. На балкон наискосок вышел в сумерки покурить мужчина и настороженно посмотрел в их сторону: невидимых, их было слышно. Замолчали.
Пюс копалась в музыке и, когда курящий джентльмен ушёл, включила звук, и дребезжащий, надтреснутый голос, андрогинный, не женский, но и не мужской, отчаянно и натужно запел, выдерживая ритм, под который можно танцевать и танго вдвоём, и прыгать на месте всю тему одному.
Они вскочили и начали плясать: размахивая ногами, кривляясь, кружась и летя. Шёпотом подпевая, сплетая руки для того, чтобы крутануть друг друга, но и не наступить босой ногой на светящийся снизу смартфончик. И когда плачущий, несчастный, как завтрашнее похмелье, голос проскрипел жалостливый финал, и они рухнули на плечи друг другу, изображая безутешные рыдания, Пюс выскользнула из рук подруги и быстро заговорила:
– Стой! Стой! Замри!
Зитц замерла, подняв руки: «сдаюсь».
– Давай! Давай замрём и запомним, как мы были ещё вот такие!
– Какие?
– Клёвые. Смешные. Нелепые. Не злые! Давай не станем стервами, когда уже должны будем ими стать!
– А это когда?
– Это когда туфли на высоких «устойчивых» каблуках и ненавидишь таких, как мы сейчас.
– Аха-ха-ха! Как наши матери?
– Да-а-а!
– Давай.
Пюс ткнула в «реплей», и они ещё раз сплясали под рыдания андрогина. Вспотевшие, едва переводя дыхание, сердца колотятся, они захватили плед и бутылки и поднялись по лесенке на крышу.
