Обе группы участников митинга теперь уже немного расслабились и перестали с недоверием и в ожидании провокаций искоса поглядывать друг на друга, готовые дать отпор.
Добрые католики, злые атеисты, геи и лесбиянки, драг-квины и прочие асексуалы сейчас стали просто людьми, какими, собственно, и были. Все они пришли сюда по одному, равно взволновавшему их поводу и теперь желали услышать объяснение необъяснимого, и, главное, чтобы кто-то пообещал, что «всё будет хорошо» и что «такого больше не повторится». Маленький человечек с тростью подставил ухо под ладонь парламентёра от группы и тоже кивнул.
– Небольшая ремарка, давайте поможем, друзья. Послушаем.
К микрофону, деревянная от стеснения, вышла сухопарая женщина средних лет с прозрачным пластиковым файлом в руках. На её бледном лице было смятение. Прямая юбка, бежевый пуловер, дешёвые балетки. Она помолчала перед микрофоном и подняла голову. Огромная толпа в полмиллиона глаз смотрела на неё, и больше всего в жизни ей сейчас хотелось сбежать.
Но в этой толпе мог быть тот, кто ей нужен. И поэтому она должна смочь.
– Два года назад наш сын, Жан, семнадцати лет, пришёл домой с приятелем из другого города и сказал, что тот поживёт у нас. Мы никогда не возражали. У нас ещё двое сыновей, в доме всегда полно мальчишек. Сами мы из Клермон-Феррана. А вечером папа услышал, как они… говорят друг с другом. И сказал мне: или он, или я. Я не знала, что делать. Тогда отец пошёл к ним в комнату с часами и сказал сыну: у тебя есть пять минут, чтобы собрать вещи и уйти. Он стоял с часами и ждал, когда… пять минут пройдут.
Женщина замолчала, пытаясь справиться с волнением. Затаив дыхание, площадь слушала её. Большая часть, почти все, вынули телефоны и сейчас снимали, поставив камеры на максимальное приближение. Виски скосил глаза на Беке: та слушала, подавшись вперёд всем телом, вытянув горностаевую шею.
Прямо перед ними стояли девчонки, слившись боками ног, они засунули ладони в задние карманы джинсов друг друга, а свободными руками держали айфоны на включённой видеозаписи.
Из-за светящихся прямоугольных экранов, поднятых вверх, вся площадь, как стены и потолки парижского метро, была словно бы покрыта блестящей белой плиткой. Из тёмного туннеля сцены раздалось продолжение:
– Но сейчас… Сейчас мы окончательно поняли, что это неправильно. Когда мы узнали, что этого бедного юношу казнили… здесь, в Париже… Мы, как мы все, как мы все вместе, мы просто ужаснулись. Ведь получается, что мы сами… – Она не смогла закончить всеми и так понятую с полуслова мысль.
– Вот, – она повернула прозрачный файл к толпе. – Это Жан. Посмотрите! Может быть, вы знаете его? Видели? Встречали? В социальных сетях мы его не нашли…
Она едва не плакала, красные пятна горели на щеках. Продолжая держать файл с распечатанной в формат страницы фотографией улыбающегося сына в вытянутых вперёд руках, – и его чёрно-белый портрет отобразился во всех включенных на площади гаджетах, – она проговорила:
– Жан… сынок, папа тоже здесь. Жан, где ты?
– ЖАН, ГДЕ ТЫ? – удобным для повтора толпой речитативом крикнул кто-то и как будто все только этого и ждали, каждый на площади начал скандировать, перемежая выкрики тремя ударами в ладоши. – ЖАН, ГДЕ ТЫ? ЖАН, ГДЕ ТЫ!
У матери на сцене наконец полило из глаз, и человечек с тростью похромал утешить её. Виски помотал головой и взял Беке за руку:
– Пошли.
– Почему?
– Ну ещё ты давай зарыдай.
– Я не рыдаю!
– Ну вот и пошли, – бухтел Висковски, протискиваясь сквозь плотную среду скандирующих людей.
– А что такое-то?
– Слушай, если сейчас ещё этот Жан, за два года ставший Жанной, нарисуется и бросится к папе на грудь своей грудью пятого размера, я этого уже не вынесу. Шекспир, блядь, какой-то.
– Ну знаешь, всё-таки таким родителям осознать, что они выгнали детей в руки палачей на казнь – это сильно! – вступилась сопротивлявшаяся Беке и вдруг осеклась и замерла.
– Ты чего, – обернулся на её остановку Виски.
Она молча показала подбородком, куда смотреть.
На двухметровой фотоклеёнке, закреплённой между металлическими шестами, белым по чёрному был напечатан финальный рисунок чёрно-белого мультфильма: ночная кружевная башня, опершийся на неё всем телом совпадающий с ней ростом силуэт прекрасного обнажённого юноши, фейерверки во всё небо за ними над подробными крышами и виртуозная шрифтовая вязь: «ПАРИЖ: УМИРАТЬ ТОЛЬКО ОТ ЛЮБВИ».
Виски стал пробиваться в ту сторону: волонтёры в майках с этим же изображением раздавали всем желающим значки, маленькие наклейки и большие плакаты с его рисунком. Он попросил полный комплект, и побольше, но ему учтиво отказали, показывая, что все люди вокруг уже приделали эти наклейки на пиджаки и лёгкие курточки, а один накачанный полуголый красавец – прямо на кожу груди. Увы, футболки сразу кончились, но они сделают ещё.
Просияв от увиденного, Виски нацепил и значок на борт пиджака, и наклеил наклейку рядом, и сделал селфи на фоне растяжки, недовольно поглядывая на мешавшую ему позировать толпу желавших «умереть только от любви», осаждавших волонтёров. Проверил снимок, сделал ещё раз, проверил, кивнул и притянул к себе Беке:
– Давай вместе!
На этом снимке страшно довольный Виски победоносно улыбался в камеру во всю пасть старыми зубами, забыв позировать и скрывать морщины, ведь сейчас с ним было всё, что он так любил: женщина, с которой он спал – и которая целовала его в щёку губами и носом, вытянув профиль, – нарисованный им город и кое-что новенькое: его продукцию расхватывали совершенно бесплатно, и он просто тащился от этого.
Натуральное счастье: шампанского на террасе!
Глава 39
Когда бы знать, что старость, сука, – это вот это вот всё, я бы пил, курил и принимал в разы больше. А теперь да – поздно уже жить быстро, невозможно уже помереть молодым. И зачем я только в 1978 году записался в бассейн.
Лефак совершал ежеутренний ритуал собирания себя по частям: продирал глаза, проверял, на месте ли яйца, а голова? Голова раскалывалась, но ещё торчала где полагается. «После вчерашнего» у него давно превратилось в «здравствуй, новый день», поэтому, где бы он ни обнаруживал себя с утра, жизнь начиналась с 1000 мг аспирина на стакан воды. Это была его утренняя концентрированная молитва и таблетированная благодарность. Он жадно лакал спасительный раствор:
– К утру любая вода, господи, от тебя. – А допив и вытирая рот волосатой тыльной стороной ладони, чувствуя, как энергия сильных пузырьков тушит пульсирующий пожар в мозгах и кишках, веселел и добавлял: – А всё вино, говорят, – вообще ты сам.
Сегодня он проснулся дома, в чуланчике для гостей спал на матрасе какой-то парнишка, в углу в ногах прислонивший свою гитару без чехла. Лефак не помнил, кто это: музыкант! Сколько их было и сколько будет.
