– И как мы должны это сделать?
– Не знаю. Отрубить им правые руки нахуй: у вас же за воровство правые – того? Ну во-о-от: отрубите, в глотки этим мудням лапы их парнокопытные засуньте, на лбах напишите арабской вязью: «ИСЛАМ – РЕЛИГИЯ ДОБРА», а кто эту доброту у него уворует, тому мы, добрые мусульмане, всё по закону о воровстве поотрубаем нахрен. Почему так нельзя сделать? Вернее, кто за вас должен это сделать?
Адаб, в очень дорогом костюме, двухсотъевровых ботинках, с маникюром и парфюмом от модного дома, длинными пальцами задумчиво играл горлышком пивной бутылочки и из-под полуопущенных блестящих век смотрел на старика.
– М-м-м-м? – поощрил его Лефак.
Все молчали. Девушки нервно поёрзали, и Лефак ласково обвёл четвёрку взглядом:
– Красотки! В мире вокруг нас миллион вещей, чтобы волноваться, но это пиво и орешки не из их числа. Хелп ёселф.
Уна снова отправилась за пивом. Мужчины проводили глазами стройные ноги в чулках с рисунками татуировок.
Адаб сделал глоточек и сказал:
– Расскажу тебе типа притчу.
– Валяй. – Его визави закурил.
Выбритая голова Адаба, его тёмная кожа в тёмном кожаном кресле, чёрный костюм в полутьме танцевального зала создавали инфернальное впечатление. Но он широко улыбнулся и весело начал:
– Однажды у фермера заболела лошадь, и он позвонил ветеринару. Ветеринар приехал, осмотрел лошадь, всё понял и, уезжая, сказал:
– Вот рецепт, давайте ей три дня, если кобыла за три дня лечения не встанет, её придется пристрелить, чтобы она не заразила остальных животных.
Фермер купил назначенное лекарство и стал давать лошади.
Но их разговор слышала свинья, которая тусовалась неподалеку от машины ветеринара. Она очень разволновалась и стала приходить к лошади, чтобы поддержать её.
В первый день приема лекарства она прибежала к кобыле и сказала:
– Лучше бы тебе встать! Постарайся!
Но лошадь была так слаба, что не встала.
На второй день свинья снова прибежала к лошади и сказала:
– Вставай! Иначе неизвестно чем дело кончится!
Но лошадь была и правда больна и встать не смогла.
На третий день фермер дал лошади лекарство, ушёл, прибежала свинья и завизжала:
– Вставай, глупая кобыла! Если ты не сделаешь усилие и не встанешь, тебя сегодня пристрелят!
Лошадь на самом деле была очень больна и лекарство ей ни фига не помогло, но, учтя рекомендацию свиньи, она поднатужилась и встала.
Адаб замолчал, внимательно глядя на Лефака, который слушал, улыбаясь нижней губой, как он умел, на всякий случай.
– И? – сказал его взмах ладонями.
– И вот счастливый фермер приглашает ветеринара посмотреть на вставшую благодаря его лечению лошадь. А чтобы хорошенечко отпраздновать это событие, он решает…
– …прикончить свинью! – хором хохочут девицы.
– Точно! И подать её на обед.
Адаб смотрит на Лефака. Лефак на Адаба.
– Я не понял: ты меня свиньей назвал или ты мне угрожаешь?
Они хохочут уже все вместе, и Адаб резюмирует:
– Ни в коем разе. Мораль той басни такова: не лезьте, где вас не касается.
– Ну ни хера себе меня не касается! – взвыл Лефак. – Сегодня «религия добра» казнила педика, а завтра она за пьяниц примется! Ты вот сам как пиво-то пьешь?
– А я безалкогольное, – серьёзно отвечает продюсер, и Лефак на секунду, но ведётся.
– Стареешь, бро, – говорит хохочущий Адаб, и подъезжает в кресле на колесиках, чтобы обнять старика.
– Ну, этого я отрицать никак не могу. Но всё равно, бро, скажи мне: что вы все ваще себе думаете?
– Ну кто «вы», кто «все»? В Исламе нет никакого типа папы римского, никто не имеет права говорить от имени всех мусульман. Каждый сам себе имам. Поэтому столько самопровозглашенных шейхов – религиозных авторитетов. Вот ты бы вполне мог быть шейхом рок-н-ролла: если на твои россказни есть спрос. Понимаешь, о чём я?
– Нет, ну слушай, я хочу хоть что-то понять, а спросить некого. Почему-то рок-н-ролл у вас не в чести. – Они снова смеются.
– Тогда спроси Гугл.
Девицы листают соцсети в телефонах, парни тоже поглядывают в свои планшеты, и собственно разговор идёт между двумя мужчинами.
Но Роберт, звукач, включается:
– Тоже уточню, пожалуй. Вот это что за дерьмо, цитирую заголовок: «„Шиитский имамат“ против „суннитского халифата“»?
Лефак в восторге бьёт себя по коленям:
– Во-во! Вот это я и хочу как раз спросить! Это ты откуда вычитал?
– Британский таблоид.
– Вот именно! Какого, извиняюсь, дамы, хера, британский таблоид и американский дебилоид, то есть, к примеру, я, должны во всё это дерьмо врубаться? Чем вы добрым людям бошки засираете? Ты сам-то эту разницу понимаешь? Между чем-то суннитским и чем-то совсем даже наоборот шиитским? Бля-а-а!
– Ну, во всяком случае, между тихоокеанским исламом и ближневосточным понимаю.
– А я почему должен понимать? Потому что «не все мусульмане террористы, но все террористы – мусульмане»?
– И поэтому тоже, да.
– Не злись, бро. Просто никогда никто никого вроде не взрывал и не обезглавливал с криками «Христос Воскрес!» – «Воистину Воскрес»!
– Ну насчёт «никогда» существуют разные мнения. Но мысль твоя ясна, спасибо, что пояснил.
Лефак подчеркнуто выразительно благодарит за похвалу кивком.
Адаб отставляет бутылку и подаётся к старику.
– Ну чего ты напрягся: лично я ничего с тебя не требую, друг! Я даже не хожу в школы и не требую, чтобы в классе моего сына на уроках математики не использовали знак плюс, ибо он похож на крест.
– Спасибо, мэн, – растроганно благодарит Лефак. – Хотя лично мой Иисус Христос – Элвис Пресли.
– Мир, мэн, – Адаб подставляет кулак для приветствия.
– Но разве у тебя есть сын?
– Пока нет.
Мужчины смеются, и напряжение, ощутимое во время этого разговора для всех участников – Од на нервной почве сжевала миску орешков и сейчас в полном ужасе от себя самой, – отпускает компанию. Поужинать решают пойти «на угол», на террасу ближайшего к клубу кафе.
– Ну, и кто апостолы у твоего Христа?
– Чёрные или белые?
– Сначала чёрные.
– Литл Ричард. Бо Диддли. Фэтс Домино. Чак Берри. Джеки Уилсон. Клайд Макфаттер. Сэм Кук…
– Да, красавцы… Но апостолы ли?
– Ну знаете ли! У каждого Христа свои апостолы. У моего – эти. Тебе белых называть?
