– Это какая-то безнадёга – заниматься любовью в неподходящей компании.
– Но как узнать, что компания неподходящая? Пока не переспишь?
– Дурак! – Марин ласково потрепала его по шевелюре. – Ты мне как братский друг, как дружеский брат. Понимаешь? Как я могу рисковать этим? Ты у меня такой человек – совершенно единственный. И я у тебя! Ты будешь утешать меня от несчастных романов, а я буду утешать – тебя. И чтобы эти утешения срабатывали, чтобы утешения утешали, нам не надо играться в любовь и секс. Всё просто.
– Да, надо же, и правда.
– А сарказм тебе не идёт.
– Я тебе что, совсем не нравлюсь?
– Да ты красавчик! Но ты мне – друг. Понимаешь?
Он хотел сказать: а зачем играть в любовь и секс, если можно в них не играть? Но ответил:
– Я подумаю.
– Это всё общество потребления навязывает, что, если есть механизм, надо его юзать.
– Ок.
Она предлагала ему ДОД, долбанный вариант Давай Останемся Друзьями, и он ничего не мог с этим поделать. Не мог же он крикнуть: «Ты – мой несчастный роман! Давай, утешай…»
И вот в один из таких нескончаемых дней без Марин давно чёрный в спящем режиме монитор ожил. Дада посмотрел на него издалека, написать ему мог только один человек, и меньше всего он хотел бы коннекта с ним. Решил было не подходить, но в коконе его жалости к себе вторжение извне зацепило ниточку, и надо было залатать поползшую дыру, чтобы без помех окукливаться в депрессии и дальше.
Он подтянул компьютер и поставил на кровать перед собой, перевернулся на живот.
> Надо встретиться, – сообщало диалоговое облачко.
И это было что-то новенькое.
Но насколько ему надо встречаться с этим типом?
И зачем?
Ну, например, он мог бы сказать, что всё кончено, что он не будет больше ни выполнять его поручений, ни бояться его. За кого, против кого он бы ни вербовал, больше его товаром здесь не интересуются. Его давно пора было послать.
> Ок, – ответил Дада после длительных раздумий. – Где и когда.
> Ты сейчас дома, я зайду, – мгновенно отозвался Ловец.
И снова Дада довольно равнодушно воспринял это известие: ну здесь, ну сейчас зайдёт, ну и что?
Он моргнул, на сетчатке отразился негатив обеспокоенного лица Марин.
> Ok, – медленно напечатал он указательным пальцем и закрыл крышку ноута.
Задрал руки, опустив нос, принюхался к фуфайке в подмышках, быстро поменял белую старую на чёрную новую, и раздался звук домофона.
Дада открыл Ловцу дверь в подъезд и заметил в окне сердитую даму: она вытряхивала скатерть после ужина. Значит, сейчас около девяти. В дверь постучали, звонок у него давно не работал. Он подошёл и замер перед ней.
Сантиметровый зазор между краем двери и полом, куда зашвыривали листки рекламы проникающие в подъезд курьеры, светился. Дада представил, как сейчас выглядит дверь в разрезе: с двух сторон от неё стоят двое мужчин и молчат.
Хотя почему двое? Может быть, Ловец не один. Может быть, с ним ещё кто-то. Или верблюд. Лошадь. Пулемёт.
Или ещё трое.
Он откроет дверь, а они…
Что за бред.
Ловцу не надо было приходить к нему домой, чтобы убить Дада.
Смысла нет.
Ему показалось, что он слышит дыхание.
И открыл дверь.
Воображение, невольно послушное воздействию роликов и фотографий в Сети, где Дада провёл изрядное количество времени в интернет-халифате, давно нарисовало Ловца символически-восточным: чем-то средним между мистером Сикхом, внушительным индийцем в затейливом тюрбане, со значительным суровым лицом, который держал лавку специй и благовоний вверх по улице; каким-то петрушкой-ЗжихаЗи ИГИЛ, сразу узнаваемым, как шут в комедии дель арте по маске и атрибутам (чёрная форма, бородища, флаг, излучаемая им, густая как сирена, ненависть) и неким представлением Дада о компьютерных умниках, ходящих тропами глубоководного интернета и поднимающихся на поверхность, только чтобы сцапать на обед какую-нибудь весело плещущуюся в тёпленьком мелководье глупую рыбешку – было что-то в его воображаемом Ловце от Шурика.
Одним словом, в представлении Дада Ловец обладал внушительной устрашающей внешностью и с первого взгляда очевидным интеллектом, – фигурой, единственно и способной поймать в свои сети умного и осторожного Даниэля Симона.
На пороге же стоял тот невзрачный человек из вирусного ролика, который нудно рассказывал и показывал, как он печёт свои караваи. Выпуклые светлые глаза, бледная кожа, тщедушное тело. Голубая рубашка в мелкую клеточку была застёгнута под самое горло на последнюю пуговицу. На сгибе локтя у него висел пиджак, в другой руке был бумажный пакет из супермаркета.
– Не понял, – сказал Дада.
– Давай я зайду? – сказал Ловец.
Дада впустил его, и Ловец сразу прошёл в гостиную. Знает расположение комнат!
Мужчина вытащил из пакета на стол круглый хлеб, сыр, бутылку вина, ещё какую-то коробочку с чем-то съестным. Он стоял спиной к Дада, и тот подумал: я могу спокойно его сейчас завалить, такого… мелкого.
Но сразу вспомнил, как тот легко ворочал огромный рулон тяжеленного сырого теста, и усомнился.
– Что происходит? – не выдержал Дада.
Ловец обернулся к нему, повесил пиджак на спинку стула и сел.
– Принеси нам стаканчики и штопор, и мы всё обсудим.
Дада, стараясь не выпускать из виду зловещего гостя, сходил за бокалами на кухню, вернулся и сел напротив. Мозг его после медлительного оцепенения последних нескольких дней панически метался и лихорадочно искал объяснений, тыкаясь в любую возможность и допуская любую вероятность.
Горела пятирожковая люстра, комната была полностью освещена. Обыкновенные для Парижа два окна от пола до потолка разделял узкий простенок, и дама из квартиры напротив, наблюдая напряженную мизансцену из своей тёмной комнаты, могла видеть только двоих мужчин, молодого и уже хорошо пожившего, сидевших друг против друга в торцах узкого обеденного стола, каждый с бокалом перед ним.
Что ещё было на столе, к сожалению, загораживал простенок, а поскольку оба молчали и лишь напряжённо смотрели перед собой, могло показаться, что, может быть, это вообще две разные квартиры и между жильцами одного этажа глухая стена.
Но она вытряхивала тут скатерть после еды, как её с детства приучила мамочка, каждый день, трижды в день! И прекрасно знала, что в этой квартире напротив её окон живёт этот долговязый парень, раньше жил с матерью, теперь живёт один, к нему часто приходит девица с белыми волосами, он в неё влюблён, а она – так, заходит поболтать и поднять самооценку.
Так же она, конечно, знала, что этот простенок разделяет два окна одной комнаты – гостиной, потому что часто видела, как в обоих окнах мелькают или стоят и курят, сидят и разговаривают двое.
