Семейство удалилось.
Мистер Хинч завернул за угол, из последних сил человеческих ввалился в кондитерскую. Мюрюэль, ещё с Переферик получившая паническую эсэмэску «TPTK-2Ü!» подала ему две тарталетки с малиной. Они глядели на него с белой тарелки, как два воспалённых от бессонницы круглых красных глаза.
Мистер Хинч, не ощущая вкуса, пожирал пирожные и неотрывно смотрел в лежащую перед ним на столике довольно бледную фотографию: на фоне роскошной витрины и вёдер с цветами стояли и взирали друг на друга с изумлением он, пятидесяти двух лет от роду, и он же, шестилетний.
Глава 48
Ближе к вечеру они встретились на удобной обоим двенадцатой линии и поехали в музей Орсэ: культурная программа перед выходными вдвоём.
– Психоделичненький вагончик, – констатировал Виски, поверх очков на кончике носа поочередно поглядывая на пассажиров и в бесплатную газетку, оставленную кем-то на пустом сиденье рядом с ним.
В торце по ходу поезда, сразу справа от них, ехали две семьи, обе – многодетные: белая и чёрная. По четверо детей, самые маленькие в колясках, самые старшие – лет семи-восьми. Отцы – спортивные качки в татуировках, мамаши отличались разительнее: большая, бледнокожая рыжая полная мама без грамма косметики, в удобных безразмерных штанах и растянутой футболке и чёрная мама, одетая в фосфоресцирующие обтягивающие варианты брюк и майки, с громким макияжем и ярким голосом, с торпедами острых грудей и бомбами круглых ягодиц.
У белой семьи была ещё собачка, ошалевший от жары и духоты французский бульдог, вокруг которого выстраивалась драматургия бессловесного общения. Розовое пузо щенка лежало между расставленных в изнеможении кривых лап и приводило в восторг одних детей, вызывая законную гордость других.
Здесь же сидели двое грациозных, испанского вида подростков, совсем юных, лет по тринадцати, одетых и причёсанных с тщательностью rockabilly guys: высокие, волосок к волоску, чубы-помпадуры, грамотные тату и, возможно, единственный, но довольно дорогой набор одежды – узкие тёмные джинсы с отворотами, заправленные за ремни белые футболки и расстёгнутые клетчатые рубашки поверх, кожаные лоферы на босу ногу. Стиль «детство сутенёра».
И напротив Беке с Виски – по его выбору места – сидели три девушки в почти одинаковых чёрных футболках и лосинах, похожие на уставших некрасивых моделей, их красивая и тоже в чёрном подруга оказалась рядом с Бэкс.
В этом был весь Виски: если приходилось выбирать, пялиться ли на одну, но красивую, или на трёх некрасивых, но разных девушек, он всегда выбирал разнообразие. Круглые колени девиц, тускло просвечивавшие под натянутой синтетикой, одна к одной и шесть подряд, выглядели очень сексуально, похожие на груди в суперзакрытых лифчиках или на космический ландшафт.
Из противоположного конца вагона по узкому, почти пустому проходу несутся парень и девушка, она впереди, он за ней. Они одеты, как бездомные, и пахнут, как бездомные. Они под кайфом. Руки сплетены, улыбки безумны и преисполнены счастья, на всякий случай показывают пассажирам бумажный стаканчик из-под кофе, который он держит средним пальцем, мол, кинь мелочь, не жмотись! Но они не побираются, просто едут куда-то и спрашивают так, на всякий случай.
Тут девушка с пропитым, исполосованным веерными складками мимических морщин лицом замечает бульдожку. Её наркотическому восторгу нет предела.
– Bay! Вау-вау! – лает она приветственно, и, согнувшись, бежит к перепуганной собачке.
Беке подбирает вытянутые ноги и получает благодарное сиплое «мерси» от спутника счастливой дамы. Он в чёрной шляпе, в растерзанном огромном свитере, худые ноги обтянуты старыми грязными джинсами, на всякий случай он подставляет свой пустой стакан почти под нос Виски.
– Вау-вау! – лает девушка, экстатически рухнув перед щенком на колени. – Иди ко мне, мой дружочек! – У неё грязная кожа, грязные голые ноги, грязные волосы, и при этом в ней есть узловатость и сухость балерины или гимнастки, в ней есть секс.
Рыжая белая мама смотрит на неё с омерзением, чёрная мама демонстративно читает свой телефон, дети неотрывно ждут продолжения спектакля.
Девушка пытается взять пёсика на руки, и сразу двое отцов недовольно урчат. Её спутник примирительно поднимает вверх руку с бумажным стаканчиком, и хрипит:
– Мы уже уходим, мадам и месье! Мы уже ушли!
Поезд подъезжает к станции, парень волоком поднимает свою девицу с пола, и, пользуясь его согбенностью над ней, Виски, привстав, коротким движением пальцев задвигает в стакан сложенную пополам купюру.
Они выходят, широко раскидывая ноги и цепляя всё вокруг, и, когда двери закрываются до безопасного расстояния, рокабилльные подростки показывают в стекло парню непристойные жесты:
– Вставь ей хорошенько! – звонко бьётся кулак о расставленную ладонь.
– Ном-ном-ном! – ритмично языком изнутри выпячивает щёку второй.
Беке оборачивается: парень растеряно улыбается мальчикам, девица всё ещё висит подмышками на его поддерживающих руках, как пьяная фигуристка в их парном катании.
Подростки хохочут в уносящемся поезде, и Беке с отвращением отворачивается от них.
– Нам сейчас. – Виски берет её за руку.
Очередь на едва открывшуюся выставку музея Орсэ «Блеск и нищета. Образы проституции во Франции. 1850-1910» они миновали благодаря приятельнице Виски, с которой знакомить Беке он не стал: погоди тут секунду, я сейчас, – и они быстро спустились ко входу.
– Ну что ж, – тожественно изрёк он, протирая очки краем шёлкового шарфика, почти всегда повязанного вокруг шеи, и вступая в приглушённый свет тёмного пространства с подсвеченными картинами. – «Я вижу волшебных проституток, укрывшихся под зонтами», – так повезло Бретону. Увижу ли я их? Волшебны ли они?
– Да волшебны, волшебны: тебе в женщине для волшебства немного надо.
Виски поверх очков посмотрел на неё:
– В каком-то смысле, знаешь, да. Помнится, мне лет пятнадцать было, и по вечерам мы с другом фланировали по Елисейским полям, оба жили недалеко. Никаких нищих – или очень немного, великолепные бармены в белых куртках, пианисты в смокингах. Очень достойные, очень сдержанные проститутки. Настолько сдержанные, что про одну я долго думал, что это вдова, в изящном чёрном костюмчике, в память об утраченном возлюбленном приходит потосковать то в одно, то в другое их любимое кафе.
– Да ладно, – засмеялась Беке.
– Да. Пока мой друг не вернул меня в действительность, я очень ей сочувствовал.
Выставка оказалась огромной, в какой-то момент появилось ощущение, что рулон красного бархата ковров и стен будет разматываться бесконечно, и по нему можно, сворачивая из зала в зал, дойти, например, до окружного бульвара Переферик. Дойти неисчислимыми вариантами путей, как и положено радиусам внутри круга, но полотна, рисунки, фотографии и афиши с изображениями женщин пойдут вместе с посетителями по любому из этих маршрутов и ни разу не повторятся.
