– Да, что ты можешь сказать насчет второго убийства? Когда пожилого мужика намеренно переезжают угнанным автомобилем? Давай, капитан! – Интонация полковника хорошего не предвещала.
– Есть версия, что погибший стал свидетелем угона и…
– Ты что же, Окунев?.. Ты меня за идиота держишь, да? Считаешь, что я с этим дерьмом могу явиться на доклад к начальству? Могу сказать, что бывший следак Галкин, сын у которого в почете и работает сам знаешь где… Так вот, могу я сказать, что Галкин совершенно случайно стал свидетелем угона и его за это через несколько часов убили? На этом самом автомобиле, мать твою! Я это должен сказать наверху?
Смирнов гневно ткнул пальцем в воздух над головой.
– С таким, пардон, говном, меня там не примут, капитан! Меня там высмеют в лучшем случае.
Руки полковника снова опустились к бумагам на столе и принялись судорожно их перелистывать.
– Что ты пытаешься от меня скрыть, капитан? Кого выгораживаешь? – неожиданно спокойно спросил полковник. – Что за интерес у тебя в этом деле? Мне что, настаивать на твоем отстранении?
Окунев похолодел. Кто-то настучал насчет Ольги! Да никто не мог, кроме Степки Галкина! Мстит, гад, за утро первого января. Точно мстит.
– Никак нет, товарищ полковник. Нет никакого интереса. Просто счел преждевременным докладывать, не имея на руках веских доказательств.
– Так доложи без веских, – смягчился полковник. Он был отходчивым и не любил свирепствовать. – Мне важно знать твои соображения по этим двум убийствам. Говори, капитан.
Степа начал говорить.
– По моим соображениям, эти два дела, товарищ полковник, следует объединять, – начал он осторожно. – А пошло все со смерти некоего Виктора Деревнина, уголовника-рецидивиста. Смерть с виду некриминальная: сердечная недостаточность. Но эксперт утверждает, что имелось сильное переохлаждение. И это в разгар лета!
– Стоп, капитан. – Смирнов высоко поднял густые брови, глянул непонимающе. – Ты о чем сейчас? Январь на календаре.
– Прошу прощения, товарищ полковник. Вы просили досконально, вот я и начал сначала.
– А, ну давай. Только не затягивай. – Полковник глянул на часы. – Мне еще в главк надо.
– Так точно, товарищ полковник. Я коротко.
Окунев посмотрел на свои ладони. Странно, пальцы подрагивали. Он волнуется? Из-за того, что навлек на себя гнев полковника? Или из-за того, что приходится взвешивать каждое слово, чтобы не навредить, не дай бог, Ольге?
– Так вот, смерть рецидивиста Деревнина вроде бы произошла по естественной причине, но налицо сильное переохлаждение. Как если бы он провел долгое время в холодильнике, так утверждает эксперт.
– Да понял я уже! При чем тут этот Деревнин? Что, по факту его смерти возбуждалось дело?
– Никак нет, товарищ полковник. Но интересно другое. Незадолго до его смерти в кругу его семьи появился некто Вадим Синев.
– Это наш нынешний покойник, я правильно понимаю?
– Так точно. Вадим Синев заводит отношения с дочерью Деревнина.
– И что ты находишь в этом странного? Сначала папаша девушки помирает якобы от естественных причин, которые эксперту кажутся не совсем естественными. Дальше через полгода ее парня находят с пробитой головой. Считаешь ее причастной, что ли, дочь Деревнина?
– Никак нет, товарищ полковник. Дело в том, что отец этого самого Вадима Синева погиб много лет назад. Был охранником в банке и погиб во время налета. Застрелили грабители. И одним из тех грабителей был Деревнин.
– Так, – протянул, как грохнул, Смирнов.
Откинулся на спинку кресла, уперся ладонями в стол. Уставился на Окунева оторопело. Через пару минут заворочал шеей и принялся руками чертить в воздухе какие-то странные линии. Тут же подался вперед, навалился грудью на стол, сузил глаза и проговорил задумчиво:
– Другими словами, Синев влез в дом к Деревнину с единственной целью – отомстить?
– Думаю, да, – кивнул Окунев.
– Ты смотри! А кто же его тогда по башке пригрел? Дочка Деревнина?
– Нет, – помотал он головой не по уставу. – Она узнала о смерти бывшего жениха от меня. Я был у нее с опросом наутро после убийства.
– Бывшего? Они расстались сразу после смерти ее отца?
– Не сразу, товарищ полковник. Синев протянул с ней почти полгода. Ушел без объяснения причин перед Новым годом. Просто назвал ее дурой.
Полковник хмыкнул и спрятал улыбку в ладонь. Не станет он рассказывать, что свою молодую супругу, на которой женился, овдовев, тоже порой так называет. Потому что взбалмошная, потому что непослушная, потому что…
Да мало ли почему! Называет любя, и все! Но не бросает же! Разве из-за этого бросают?
– Это не причина, – только и сказал он.
– Так точно, товарищ полковник. Думаю, он просто выполнял чьи-то указания.
Промолчал, хотя очень хотелось рассказать, какая Ольга славная и какая красивая. Дурацкой ее мог назвать только слепой или одержимый ненавистью человек.
– Так, ладно, об этом потом. Что было дальше?
– А дальше… В общем, на ночь гибели Синева у Ольги стопроцентное алиби: была за городом в шумной компании.
– Да понял я, понял. Каким боком здесь Галкин Иван Андреевич?
По тому, каким тоном выговорил это имя полковник, Окунев догадался, что бывшего следака тот не очень жаловал.
– А за что его было любить, капитан? – ответил на его понимающий взгляд Смирнов и со вздохом провел ладонью по густым волосам. – Всюду совал свой нос! Переходил вам дорогу, чтобы сыну своему помочь очередную звезду на погоны сцапать. Вечно путался у вас под ногами. Разве нет? Так каким он боком ко всей этой истории?
– Он столкнулся со мной в подъезде, когда я выходил от свидетельницы. Шел к ней.
– А я что говорю! Снова решил сынку подсобить! – Полковник неодобрительно покачал головой.
– Дело не только в этом, товарищ полковник. – Георгий покусал губы, не зная, как половчее оградить Ольгу от грязи. – Дело в том, что много лет назад Галкин лишился работы как раз из-за дела Деревнина. То есть из-за злополучного ограбления банка, в котором Деревнин был главным подозреваемым.
– Это становится интересным, капитан. И? – Глаза Смирнова азартно полыхнули. – К дочке его он зачем пришел? Через полгода, замечу, после смерти Деревнина.
– Он пришел рассказать ей о прошлом ее отца.
– А она не знала?
– Никак нет. Она вообще его не знала. Он впервые появился в ее жизни, когда ей стукнуло двадцать пять. А сейчас ей двадцать семь лет, товарищ полковник.
– Два года, стало быть, общались… – Полковник задумался. – И за эти два года Деревнин ей ничего о себе не рассказывал?
