После вступления во Вторую мировую войну Америка снова столкнулась с необходимостью радикально пересмотреть свои взгляды на нейтралитет и права нейтральных стран. Эту трансформацию возглавили сам Рузвельт, его министр финансов Генри Моргентау, помощник министра Гарри Уайт и вице-президент Генри Уоллес; они обозначали для страны «новый курс» на экономическую войну, выходивший далеко за пределы того, о чем помышляли британцы с их санкциями и эмбарго. США стали весьма широко толковать понятие контрабанды и отказались от идеи, что блокада должна быть физической, чтобы считаться блокадой, причем эти преобразования сопровождались заявлениями, куда более морализаторскими, чем юридические и прагматические доводы, приводившиеся британцами. «Нравоучения вовсе не исчезли из политики США, они просто приобрели иное направление и содержание»
[794].
Пожалуй, свидетельства применения геоэкономики в американской внешней политике этого периода можно счесть довольно обильными, но нельзя сказать, что подобное давалось легко. Бюрократические разногласия внутри правительства США мешали эффективному установлению эмбарго в ходе Второй мировой войны. Двое членов Внешнеэкономической администрации (органа, созданного на короткий срок для преодоления указанных противоречий) так обобщили эту ситуацию:
Даже после нашего вступления в войну… распределение обязанностей между ведомствами [правительства США] учреждений, ответственными за реализацию конкретных программ, было далеким от совершенства. Прежде всего экономическая война казалась этакой притягательной новинкой, и буквально каждый имел собственное мнение о том, как ее нужно вести… Комиссии по экономической войне… полагалось обеспечивать координацию и руководство, но она собиралась редко и была упразднена после попадания скандала между Уоллесом и Джонсом на страницы газет. Только президент мог примирить враждующие стороны, а у него обыкновенно находились более важные дела
[795].
В сфере разработки и реализации геоэкономической политики у американской политической бюрократии богатый «послужной список» негативного свойства; думается, что к нынешним сетованиям охотно присоединили бы свой голос вчерашние и позавчерашние внешнеполитические стратеги Америки.
Внешняя политика тех лет, кроме того, была не более последовательной, чем является сегодня. Вот показательный пример, образчик парадоксальности американской геоэкономической дипломатии: в январе 1943 года Швеции пригрозили «справедливым наказанием» за несоблюдение нейтралитета, а полтора года спустя госсекретарь США Корделл Халл вернулся к этой теме и на сей раз предупредил Швецию о «возмездии», если та и впредь будет соблюдать указанные обязанности (по выражению Халла, «ничто кроме эмбарго и коренного изменения в шведской политике по отношению к Германии не удовлетворит нас [т. е. союзников]»)
[796]. Это еще одно напоминание о том, что постоянство далеко не всегда является «визитной карточкой» американской дипломатии.
Но эти геоэкономические усилия были лучше обеспечены ресурсами, были амбициознее и «встроеннее» в стратегию США, чем нынешние. В 1943 году учредили Совет по экономической войне, который собрал в Вашингтоне свыше 200 рыночных аналитиков со всего мира и привлек около 3000 экспертов ради защиты доллара, укрепления текущего положения США и сохранения положительного сальдо импорта
[797]. В июле 1944 года представители союзных стран подписали Бреттон-Вудские соглашения во имя улучшения международного экономического сотрудничества и во избежание ужасов новой мировой войны. Государственный секретарь Халл объяснял: «Свободная торговля неотделима от мира; высокие тарифы, торговые барьеры и нечестная экономическая конкуренция сопряжены с войной… Если мы добьемся свободы торговых потоков, то есть устраним хотя бы ряд дискриминаций и препятствий… чтобы одна страна впредь не завидовала смертельно другой, а уровень жизни во всех странах повысился, вследствие чего исчезнет экономическое недовольство, порождающее войны, тогда мы получим реальный шанс на прочный мир»
[798]. Целью, разумеется, представлялся прочный мир на американских условиях. Болдуин отмечает, суммируя широко распространенное мнение, что «применение Америкой торговой политики для построения международного экономического порядка, основанного на либерализации торговли после Второй мировой войны, является одной из наиболее успешных в мировой истории попыток оказания влияния с использованием инструментов экономической политики»
[799].
Конечно, другие экономические методы, например, помощь (особенно план Маршалла), стабилизация валюты и поощрения частных инвестиций, также фигурировали в качестве элементов американской внешней политики. Но ключом к успеху стала именно торговая политика Америки. Это осознавалось уже в ходе Бреттон-Вудской конференции 1944 года. Участник конференции в статье для «Нью-Йорк таймс» писал: «Коммерческая политика… является важнейшей для всего шоу, поскольку нет практически никого, кто верил бы в эффективность механизмов построения нового мира без учета американской торговой политики, которая устраняет тарифные барьеры и делает возможным выполнение крупнейшей в мире страной-кредитором своей целевой функции покупателя»
[800].
Послевоенный период и начало холодной войны: золотой век американской геоэкономики
После войны геоэкономические поползновения Америки обрели истинный размах благодаря экономическому господству США и экономической же изолированости СССР. В первые послевоенные годы начало формироваться представление об экономических факторах как основной причине Второй мировой войны, и творцы американской политики предложили преимущественно геоэкономический план по достижению прочного мира в Европе и за ее пределами. Программу ленд-лиза пролонгировали и превратили в одну из первых форм американской послевоенной помощи. В правительстве США вспыхнули жаркие дебаты относительно того, стоит ли включать Советский Союз в число получателей послевоенного ленд-лизовского финансирования; одни политики считали подобную либерализацию необходимой, другие рассматривали экономические рычаги как способ «умиротворения» Советов. Но к 1946 году Трумэну надоело нянчиться с Москвой, он заявил, что «устал терпеть капризы русских», и в следующем году обсуждение переместилось с расширения послевоенного финансирования к применению геоэкономического давления
[801].
