Долго еще рассказывала студентка друзьям и знакомым, как кто-то умудрился засунуть радугу в трубу, и от этого она свернулась в трубочку.
Вспомнилось, как четверо бравых мрагулов искали «фокус с линзой», наводя ее на все предметы в лаборатории. А потом прибежали, в один голос жалуясь, что линза неисправна и никаких фокусов не показывает.
Но самым ярким воспоминанием по-прежнему оставались расчеты. Особенно когда радиус кривизны пятисантиметровой линзы получился под триста километров, а угол отражения – семьсот градусов. Втолковать скандрам, что градусов всего-навсего триста шестьдесят, мне так и не удалось. Пришлось потребовать, чтобы поверили на слово, и даже пригрозить силами Малитани. Их наши студенты уважали намного больше, чем «каких-то замшелых математиков и древних физиков».
Я даже свыклась с тем, что скандры с мрагулами почти всегда называли ядерные силы ядреными, поляризатор – пульверизатором, а диффузию сокращали до фуфуфу.
Да-а-а. Впервые я вдруг поняла, что очень хочу домой. И с удивлением обнаружила, что именно Академию Войны и Мира считаю единственным своим домом.
* * *
Надо признать, внушатели работали с установками умело, ловко и даже умудрялись вначале прочесть методички. Я-то уже привыкла, что тонкие книжицы чаще используются для заточки карандашей, расписывания ручек и изготовления самолетиков.
Особым умом местные студенты не блистали, но усидчивостью легко сделали бы любого из моей родной Академии. Читали, пока не разберутся, педантично выполняли параграф за параграфом и считали с точностью до миллионной.
Я попыталась быстро объяснить, что такая точность бессмысленна – законы физики приблизительны, всегда содержат погрешности, измерительные приборы тоже не идеальны. Но внезапно наткнулась на глухую стену непонимания.
Что ж… Новая Академия – новые проблемы.
В системы отсчета, системы координат и прочие «линии с наконечниками» оболтусы из родного вуза верили как во вселенский разум. Когда я просила «отбросить все цифры после запятой, кроме первой», с готовностью отрывали кусок листка с этими самыми цифрами и отбрасывали в сторону.
Главной моей ошибкой стала попытка рассказать внушателям теорию ошибок.
Первые формулы повергли их только в легкую хандру. Но следующие ввели в состояние глубокой интеллектуальной комы. Ребята хлопали глазами, открывали и закрывали рты и нервно мычали.
Наверное, столь концентрированные «математические экстракты» надо было давать в гомеопатических дозах, вводя по одному новому слагаемому или множителю на каждой паре. Цельные формулы для неокрепших умов оказались сравнимы разве что с убийственной дозой нервно-паралитического вещества.
В аудитории воцарилась гробовая тишина. Даже стрекозы у окна перестали трещать крыльями, сели на розовые жалюзи и застыли, словно превратились в очередное украшение.
Ба-бах!
Я даже вздрогнула – отвыкла от столь громкого выражения эмоций по поводу физики и математики, расслабилась. Но как выяснилось, глянец хороших манер слетал с большинства внушателей, как только их мозг закипал от непосильного труда.
– А-а-а! – воскликнул рыжегривый истл, уронив себе на ногу осциллограф. Прибор оказался на редкость крепким, только ножки отвалились и пулями полетели в другой конец лаборатории.
Все, кто там сидел, дружно подняли ноги, как роботы, но рты не закрыли и глазами вращать не перестали. Ножки осциллографа весело просвистели в воздухе, очень удачно срикошетили от стены и… устремились в окно.
И в эту минуту выяснилось, что местное здание не готово к студенческим мозговым штурмам, неизменно сопровождавшимся штурмом всего вокруг.
Ножки зацепили жалюзи. В родной Академии они бы даже не дрогнули, но местные явно держались на честном слове. Плотные глянцевые полоски зашуршали, затрепетали и, увлеченные порывом ветра, устремились в аудиторию. Летели они недолго. Встретились с двумя сальфами, что притулились в углу, «на камчатке», и накрыли их как силки – птиц.
Оглушенные формулами студенты даже не шелохнулись, словно ничего не заметили.
Ну что ж… вот теперь я ощутила себя почти как дома. У нас ни одна лекция, ни одно лабораторное занятие не обходились без таких легких, ненавязчивых разрушений.
– Давайте забудем про эти формулы, – попыталась я исправить положение и одним движением смахнула с темно-бордовой доски в золотистой рамке всех «математических монстров». Вздохи облегчения пронеслись по аудитории. – Нужно просто уяснить, что ни один закон физики, ни один прибор не дают такую точность. Потому что любой физический закон сам по себе приблизителен. А приборы немного ошибаются из-за несовершенства конструкции.
Меня снова накрыла глухая тишина. Только теперь вместо суеверного ужаса на лицах внушателей прописалось возмущение.
– Неужели все эти физики не могли найти точных законов? Шарашкина контора какая-то! – всплеснул руками черногривый истл, одетый как благородный пират. В черную шелковую рубашку со шнуровкой на вороте и кожаные штаны. – А еще заставляют всех учиться по их теориям и законам! А сами-то! Даже посчитать точно не сподобились!
Его острый подбородок выпятился, а губы обиженно поджались. «А ведь я им так доверял!» – читалось на лице разочарованного студента.
Требовалось срочно исправлять положение. Репутация всех поколений физиков была сейчас на моей совести. И если несколькими, которые удовлетворяли любознательность за счет людей, я пожертвовала бы без сожаления, то других любила и восхищалась по-настоящему.
Вот только как объяснить, если уже после первых слов о том, что любые координаты относительны, студенты интересовались – куда это их относят? Что ж, Ольга… Тебя ждут великие дела – еще один тест на профессионализм в боевых условиях.
Я попыталась судорожно прикинуть – какое сравнение покажется внушателям достаточно весомым.
Воинственное? Нет. Ужаснутся. Бытовое? Вряд ли. Отплюются. Что они ценят больше всего? Ага! Внешний лоск!
– Представьте, что вам заплели идеальную косу и из нее выбилась прядь. Что вы сделаете?
– Убью парикмахера, – за всю группу отозвался черногривый. – Вырву ему руки и поменяю местами с ногами. Или глаза натяну на… хм… на то, что чуть повыше ног.
Та-ак! Что-то мне это напоминает! Похоже, «математические монстры» пробудили во внушателях давно дремавшие варварские гены. На душе мигом полегчало. А действительно! Чего это я расквасилась? Свои же люди! На «трехэтажные» формулы реагируют как на хороший удар по темечку, меньше чем за четверть пары сломали осциллограф и снесли жалюзи напрочь. Нормальные же ребята! Особенно если не приглядываться к украшениям, кружевам и рюшам. И забыть, что носят их здесь не только девушки.
– Хорошо, – согласилась я. – А если выбились три волосинки?
– Пф-ф! – отмахнулся истл. – Их никто не заметит.
Студенты на секунду замерли – тридцать две пары глаз, вперившихся в меня немигающим взглядом… От такого и без внушения можно сползти под стол.
