Путь от приказа до исполнения в наших условиях — в высшей степени долгий и мучительный путь. Тут должна быть установлена строго формальная дисциплина, которая в своем внешнем выражении кажется товарищу Зиновьеву как бы не товарищеской <именно> потому, что она не допускает никаких дискуссий, обсуждений, уговоров и не принимает во внимание никаких смягчающих вину обстоятельств.
Именно потому, что я слишком близко наблюдал тяжелые, даже трагические эпизоды в действующих армиях, я знаю очень хорошо, как велико искушение заменять формальную дисциплину так называемой «товарищеской», т. е. домашней, но в то же время я слишком хорошо убедился в том, что такая замена означала бы полное разложение армии. Я думаю
[161], что партийная связь коммунистов друг с другом в военной области и претворяется в безусловную и безоговорочную дисциплину.
В 9-й армии был случай, когда два революционных начдива — Гузарский и Слувис — самовольно нарушили приказ и дезорганизовали хорошо задуманную операцию и в оправдание свое стали на совещаниях обвинять командование армии в измене (обвинялись командарм Княгницкии; коммунист, член РВС Сокольников, Барышников, Лашкевич). Я арестовал <их> обоих начдивов. Ко мне прибыло 5 коммунистов-комиссаров для объяснения и защиты. Я их предал суду за самовольное оставление постов. Гузарский был расстрелян
[162] по постановлению трибунала, которому он был предан мною. После этого митингование начдивов и комиссаров прекратилось. 9-я армия сразу перешла в наступление. Этот момент был переломным в истории 9-й армии. С точки зрения комнатных дискуссий и приятельских чаепитий мое отношение не только к начальникам дивизии (которые действовали, вероятно, не по злостным соображениям)
[163], но и коммунистам-комиссарам было не «товарищеское». Я считал бы, однако, постыдным малодушием и прямым предательством интересов революции, которые требуют прежде всего победы на фронте, всякое иное поведение в данном случае. Те комиссары, которые оказались объектом таких репрессивных мероприятий, конечно, не могли не чувствовать себя задетыми, оскорбленными, обиженными, хотя не сомневаюсь, что, когда наша жестокая работа на фронте будет закончена, они встретятся с мной по-товарищески и ретроспективно оправдают принятые мною меры.
Таковы же были те суровые меры, которые приходилось применять в Казани в самый тяжкий момент для Советской власти. Эти меры и сейчас еще цитируются в агитации как Спиридоновских левых с.-р.,
[164] так и наших собственных — внутрипартийных. Товарищ Зиновьев внушает
[165] в своем докладе необходимость разъяснения, а не дисциплинарного воздействия. Я этому противопоставляю утверждение: если бы в Реввоенсовете 5-й армии был один твердый товарищ, который в минуту перелома проявил бы власть вместо того, чтобы калякать — эта с таким трудом спаянная армия не развалилась бы и добрейшему мягчайшему Ивану Никитичу Смирнову не пришлось бы применять ныне тех суровых репрессий, к каким он вынужден был прибегать, судя по его последней телеграмме. Совершенно неверно утверждение товарища Зиновьева, будто бы нет группы
[166] авторитетных коммунистов, которые брали бы на себя ответственность за политику военного ведомства. Смилга, Лашевич, Сокольников, т. е. те члены ЦК, которые сейчас работают в военном ведомстве, Гусев, Теодорович, Окулов, Аралов, Розенгольц, Кизельштейн, Ходоровский и десятки менее видных работников проводят политику военного ведомства целиком и без всяких задних мыслей. Более влиятельных работников в военном ведомстве нет. Розенгольц и Кизельштейн уезжали на фронт непримиримыми противниками нашей военной системы — они стали ее убежденными сторонниками. Полгода тому назад идейная оппозиция была гораздо шире, многочисленнее, принципиальнее. Я не знаю ни одного случая, когда бы сторонники нашей военной системы становились бы ее противниками, и знаю десятки противоположных случаев.
Беда, разумеется, в том, что за это время накопилась огромная усталость, раздраженность, нервность. Если бы в порядке дня был поставлен продовольственный вопрос, а не военный, те же самые настроения сказались, может быть, в еще более нервной форме. Мы идем навстречу труднейшим месяцам, напор врага усиливается. Держать армию в связи можно только величайшим напряжением, поддерживая дисциплину сверху донизу путем самого твердого и во многих случаях сурового режима. Лозунг оппозиции: «Ослабьте гайки!» Я же стою на той точке зрения, что необходимо подвинтить гайки. Я не сомневаюсь, что рабочий класс и его партия это напряжение способны выдержать и выдержат. Нужно только, чтобы в центре партии рабочего класса не заражались паникой и не равнялись по психологическим комбинациям на Осинских — Ворошиловых. Доклад т. Зиновьева внушает серьезнейшие опасения, что он ищет решение вопроса именно на пути ослабления режима
[167] и приспособления к усталости известных элементов нашей партии. Поскольку бюро ЦК одобрило доклад т. Зиновьева, я хочу верить, что оно одобрило не эту сторону доклада, ибо в противном случае я лично не видел бы для себя
[168] никакой возможности рассчитывать на успех партии в предстоящей тяжелой борьбе. <Поскольку в докладе товарища Зиновьева выражена определенная оценка группировок партии и намечено, хотя в крайне неопределенной форме, известное отношение к этим группировкам, я считаю своим долгом предъявить ЦК партии в настоящем своем заявлении свое понимание тех же вопросов.>
РГВА.Ф. 33987. Оп. 2. Д. 32. Л. 346–353.
Черновик — машинописный текст с правкой Л.Д. Троцкого. Подлинник опубликован:
Trotsky’s papers. Т. 1. 1917–1919. L.; R, 1964. Р. 324–334.
Глава 2
«Непосвященные… зовут наш Полевой штаб „Красной Ставкой“»
15 июня 1919 г. высший военный руководитель и член Политбюро Лев Троцкий заявил Центральному комитету РКП(б): «Мы начинаем экспериментировать — с оттенком озорства — в области Ставки. Американская мудрость вообще рекомендует не пересаживаться с лошади на лошадь, когда переезжаешь через быстрый поток. Мы же в самый критический момент впрягаем таких лошадей, которые тянут заведомо врозь»
[169]. Высказывание Льва Троцкого сейчас переводится проще: «коней на переправе не меняют». О том, как эта американская мудрость может быть использована на практике, наглядно рассказывает американский фильм «Плутовство»/«Виляние собакой»…
