«В открывшихся для всех входных дверях этих партий, — писал Виктор Чернов, — происходила неимоверная давка; партии так разбухали от наплыва новобранцев, что вожди уже начали смотреть на этот наплыв с тайным ужасом: во что превратятся эти партии, когда старая их гвардия распустится в серой, политически неопытной, наивно-доверчивой массе? Не будут ли решения этих масс совершенно случайными, не потеряют ли партии всякое лицо, не станут ли они неустойчивыми соединениями, флюгерообразно вертящимися под ветром настроений бесформенной улицы?»
[448]
Втрое, как уже отмечалось, выросла и большевистская партия. Возвращались те, кто в предшествующие годы по разным причинам отходил от активной работы. Вступили те, кто раньше значился в «сочувствующих» и кого знали по участию в стачках и демонстрациях. Принимали и тех, кто проявил себя в февральские дни. А за ними пошла и более широкая масса, как говорили тогда, — «новорожденных» большевиков
[449]. Партийные структуры поначалу опирались на те ячейки, которые существовали еще в подполье. Но затем начался бурный процесс самоорганизации новых ячеек.
«В первые дни, — докладывал на конференции питерский рабочий Василий Шмидт, — организация насчитывала несколько тысяч человек… Постепенно количество членов росло… Не хватало сил… организовать вступающих в нашу партию новых членов, которые прибывали с каждым днем… Для идейного руководства у нас еще не было достаточно силы. Теперь насчитывается 16 тысяч членов… Наблюдается массовое устремление в нашу партию. С некоторых заводов к нам приходили даже товарищи рабочие, записавшиеся в меньшевистскую партию, и спрашивали, каким образом им переписаться из этой партии в большевистскую. И это не единичный факт»
[450].
В окрестностях Петрограда, судя по докладу Ивара Смилги, многие организации оформились лишь в марте. В Кронштадте насчитывалось около 3 тысяч членов партии, в Выборге — 560, в Петергофе — 50. «Организации состоят из рабочих и из военных… Работа классово-социал-демократическая сейчас только начинается. Сначала нужно было сорганизовать массы, приходилось приноравливаться к ним». Делегаты от Центрального промышленного района доложили, что на их областной конференции было представлено 20 крупных организаций с 23 тысячами членов. Из них 7 тысяч приходилось на Москву, а 12–13 тысяч — на московскую областную организацию, включавшую 13 губерний
[451].
Наиболее характерная ситуация сложилась в Московской губернии: «Организация сложилась снизу… В некоторых районах сложились партийные ячейки, которые слились в подрайонные комитеты, районные комитеты. Главные пункты партийной работы — фабрично-заводские районы. Как щупальцы, распространяются наши партийные организации на заводах. Богородск… Многие стремятся стать в ряды партии. Было 2000 членов, а теперь — 4000… Орехово-Зуево. Партийная организация лучше, строже требования. Количественно силы партии меньше — 300–400 членов… Подольск. В организации — 260 членов… Серпухов. Влияние партии здесь несколько меньше, потому что старых работников пятого года не сохранилось. Есть молодежь, есть обыватель рабочий»
[452].
То же самое происходило на Урале. Накануне революции, рассказывал Свердлов, здесь было лишь девять действующих подпольных организаций. Теперь — 43. «Сначала принимали знакомых с программой и Уставом… В 43 организациях — 16 тысяч членов, но рост этого числа идет так быстро, что сейчас, возможно, членов партии гораздо больше»
[453].
У Ленина этот рост вызывал определенную тревогу. Революционная волна подняла к политической жизни самые разнородные элементы. Но одно дело, когда к большевикам, как наиболее радикальной партии, стали тянуться «сознательные революционеры» или «возмущенные борцы». И совсем другое дело, когда в партию стали «записываться» элементы авантюрные, несознательные и просто недовольные, как, скажем, солдат, «тоскующий по своей хате и не видящий конца войны, иной раз прямо боящийся за свою шкуру человек», способный на любые эксцессы. Таких Ленин спустя несколько недель назвал «лжебольшевиками» и требовал «раз навсегда отгородиться» и от «лжебольшевиков» и от «нелепейших извращений большевизма»
[454].
Рост численности организаций вызывал беспокойство и у старых партийцев. Причем в Петрограде, еще до общероссийской конференции, выявились две противоположные точки зрения. Сторонники первой считали, что необходимо шире открыть двери партии, ибо «школой является сама партия, уже внутри ее человек обучается». Другие полагали, что «необходимо принимать либо старых работников, либо вообще с большой строгостью, признавая ограничения». Тогда же появилось и предложение о необходимости при вступлении в партию двух рекомендаций ее членов.
На Петроградской конференции вокруг этого разгорелся спор. Исходя из принципа — «не количество, а качество», Василий Шмидт отстаивал необходимость рекомендаций. «Опыт европейских организаций, — говорил он, — нам доказывает, что широкое открытие партии для всех ведет к тому, что в партию входит нежелательный элемент». Ему возражал Сергей Багдатьев: «Двери партии должны быть открыты. Пример германской партии неоснователен… Этот пункт о членстве должен быть выпущен. Утверждение (приема в райкоме) тоже не годится. Говоря принципиально, наша партия должна быть широкой и демократической»
[455].
В принятом Уставе петроградской организации, который позднее стал образцом для многих других организаций, положение о двух рекомендациях было закреплено, но пункт об утверждении членства районным комитетом сняли. Устав утверждал демократическое выборное начало для избрания всех партийных органов и предоставлял достаточно широкую автономию районам, которые, по мере необходимости, могли создавать подрайонные и заводские партийные коллективы.
Апрельская общероссийская конференция РСДРП не стала вырабатывать новый Устав. Новый тип организации только-только начинал вырисовываться. Однако необходимость сохранения принципа демократического централизма никем не оспаривалась. Важно было лишь понять, что сам этот принцип был живым и динамичным. На различных этапах борьбы, в зависимости от условий, необходимо было каждый раз находить наиболее оптимальное соотношение между централизмом и демократизмом. А условия 1917 года, потребовавшие усиления инициативы, самодеятельности, ответственности от каждой организации и каждого большевика, диктовали необходимость резкого расширения демократических начал в организации партии.
