– Свобода, – сказал Сигзил, опередив Каладина. – Этот глиф означает «свобода».
– Те, что поменьше, над ним, – прибавил Каладин, – обозначают дату, когда тебя освободили, и того, кто отдал приказ. Даже если ты потеряешь вольную, любой, кто попытается арестовать тебя за побег, легко поймет, что ты не беглец. Он сможет обратиться к письмоводительницам Далинара Холина, у которых хранится копия твоей вольной.
Хоббер кивнул:
– Хорошо, но этого недостаточно. Прибавьте к глифам «Четвертый мост». Свобода. Четвертый мост.
– В том смысле, что тебя освободили из Четвертого моста?
– Нет, сэр. Меня не освобождали из Четвертого моста. Он меня и освободил. Я ни на что не променяю то время, что провел в нем.
Безумные речи. Четвертый мост был смертью – множество людей погибли, неся на плечах эту проклятую штуковину. Даже после того как Каладин принял решение спасти свой отряд, он слишком многих потерял. Хоббер поступал глупо, не ухватившись за шанс избавиться от этого.
И все-таки бывший мостовик упрямо ждал, пока Каладин нарисует нужные глифы для татуировщицы – спокойной, крепкой, темноглазой, которая выглядела так, словно могла поднять мост без посторонней помощи. Она села на свою табуретку и принялась набивать на лбу Хоббера еще два глифа, прямо под «свободой». Во время работы она еще раз объяснила, что татуировка будет болеть много дней и Хобберу придется за ней ухаживать.
Хоббер принял новые татуировки с улыбкой до ушей. Чистая глупость – но остальные согласно кивали и хлопали его по руке. Как только с Хоббером было покончено, его место быстренько занял Шрам и нетерпеливо потребовал такой же полный набор татуировок.
Каладин отступил, скрестив руки на груди и качая головой. За стенами палатки кипел рынок. «Военный лагерь» на самом деле был городом, выстроенным внутри похожего на громадный кратер скалистого хребта. Продолжительная война на Расколотых равнинах привлекла торговцев всех мастей, вместе с ремесленниками и людьми искусства. Многие приехали целыми семьями, прихватив детей.
Стоявший поблизости Моаш с обеспокоенным лицом наблюдал за татуировщицей. Он был не единственным в мостовом расчете, у кого не имелось рабского клейма. У Тефта тоже его не было. Они стали мостовиками, не сделавшись прежде рабами. Такое в лагере Садеаса случалось часто – отправить на мосты могли в наказание за самые разные проступки.
– У кого нет рабского клейма, – громко сказал Каладин, обращаясь ко всем, – тому татуировка не нужна. Он по-прежнему один из нас.
– Нет, – возразил Камень. – Я получить эту штуку.
Он настоял на том, чтобы занять место Шрама и сделать себе такую же татуировку на лбу, хотя клейма у него не было. И в самом деле, все остальные без рабской отметины – включая Бельда и Тефта – в свой черед сели и обзавелись такими же знаками на лбу.
Только Моаш воздержался, и татуировку ему сделали на плече. Вот и хорошо. В отличие от большинства, ему не придется расхаживать со свидетельством бывшего рабства на лице.
Моаш встал, и его место занял другой. Человек с черно-красной кожей, покрытой разводами, как мрамор. В Четвертом мосту у всех были разные истории, но Шен представлял собой нечто особенное. Он был паршуном.
– Я не могу сделать ему татуировку, – сказала художница. – Он собственность.
Каладин открыл рот, чтобы возразить, но его опередили другие мостовики.
– Его освободили, как и нас, – заявил Тефт.
– Он из нашего отряда, – добавил Хоббер. – Сделай ему татуировку или не получишь ни сферы ни от одного из нас. – Сказав это, он покраснел и бросил взгляд на Каладина, которому предстояло заплатить за всех, используя сферы, полученные от Далинара Холина.
За паршуна вступились и другие – в конце концов татуировщица вздохнула и сдалась. Она подтянула ближе табурет и принялась трудиться над лбом Шена.
– Ее и видно не будет… – ворчала она, хотя кожа Сигзила была почти такой же темной, как у Шена, и на ней татуировка была вполне различима.
Наконец Шен посмотрелся в зеркало и встал. Глянул на Каладина, кивнул. Паршун мало разговаривал, и Каладин не знал, что о нем думать. Вообще-то, про него нетрудно было забыть, поскольку он обычно молчаливо тащился где-то в задних рядах отряда мостовиков. Он был словно невидимка. Паршуны частенько становились такими.
С Шеном закончили, остался только сам Каладин. Юноша сел и закрыл глаза. Булавочные уколы оказались намного больнее, чем он предполагал.
Вскоре татуировщица начала тихонько ругаться.
Когда она вытерла лоб Каладина тряпкой, он открыл глаза и спросил:
– Что такое?
– Чернила не схватываются! – ответила женщина. – Ни разу такого не видела. Когда я вытираю тебе лоб, все чернила просто сходят! Татуировка не держится.
Каладин вздохнул, понимая, что в его жилах тихонько бурлит буресвет. Он даже не заметил, как вдохнул его, но, похоже, удерживал все лучше и лучше. В последние дни он частенько втягивал в себя немного света, пока занимался чем-то еще. Удерживать буресвет все равно что наполнять бурдюк вином, если залить его под завязку, а потом вытащить пробку, сначала выплескивалась основная часть, а остатки вытекали тонкой струйкой. С энергией света дело обстояло так же.
Каладин изгнал его, понадеявшись, что татуировщица не заметит, как из его рта вырвалось облачко светящегося дыма.
– Попробуй опять, – предложил он, и женщина достала новые чернила.
На этот раз татуировка взялась. Каладин высидел до конца, стиснув зубы от боли, потом взглянул на свое отражение в зеркале, которое протянула татуировщица. Лицо показалось чужим. Чисто выбритое, волосы убраны назад для удобства татуировщицы, рабские отметины спрятаны и на миг забыты.
«Могу ли я снова стать таким? – подумал он, касаясь щеки кончиками пальцев. – Ведь этот человек умер, верно?»
Сил приземлилась на его плечо и тоже посмотрела в зеркало.
– Каладин, жизнь прежде смерти, – прошептала она.
Он машинально втянул буресвет. Совсем чуть-чуть, малую долю от того, что помещалось в сфере. Свет потек по его жилам мощной волной, точно ветер, пойманный в маленький сосуд.
Татуировка на лбу расплавилась. Его тело отвергло чернила, которые струйками потекли по лицу. Татуировщица опять выругалась и схватила тряпку.
Исчезающие глифы – вот и все, что досталось Каладину. Свобода растворилась, из-под нее выступили жестокие шрамы его неволи. Один из выжженных глифов был заметнее остальных.
Шаш. «Опасный».
Женщина вытерла его лицо.
– Не понимаю, почему это происходит! Я думала, на этот раз получится. Я…
– Все в порядке, – успокоил ее Каладин. Он встал, взял тряпку и сам вытер остатки чернил. Повернулся к мостовикам, которые теперь стали солдатами. – Похоже, шрамы не отпускают меня. Позже попробую еще раз.
