– Он прав, сэр, – вмешался Каладин. – Вам действительно не стоит рисковать собой на равнинах. Тем более если есть другой вариант.
– Я не понимаю, в чем он заключается, – ледяным голосом произнес Далинар.
– О, все просто, – сказал Адолин. – Но мне придется одолжить у Ренарина осколочный доспех.
Самой странной вещью во всей этой истории с точки зрения Адолина было не то, что ему пришлось надеть старый доспех отца. Несмотря на внешние стилистические различия, все осколочные доспехи сидели одинаково. Броня приспосабливалась, и вскоре после того, как Адолин надел доспех, тот уже ощущался в точности как его собственный.
Ехать впереди войска, с трепещущим над головой знаменем Далинара, также было привычно. Адолин вот уже шесть недель водил армию на битвы.
Нет, самое странное то, что он ехал верхом на отцовском ришадиуме.
Храбрец был большим черным зверем, массивнее и крепче Чистокровного, коня Адолина. Да и выглядел более грозно даже в сравнении с другими ришадиумами. Насколько знал Адолин, на него ни разу не садился кто-то другой, кроме Далинара. Ришадиумы были в этом смысле привередами. Князю пришлось пуститься в длительные объяснения с Храбрецом, до того как его старшему сыну позволили хотя бы взять вожжи, не говоря уже о том, чтобы забраться в седло.
В итоге это сработало, но Адолин не рискнул бы отправиться на отцовском жеребце в битву; он был абсолютно уверен в том, что зверь его сбросит и умчится прочь в поисках Далинара, чтобы защитить того. А еще казалось странным ехать на жеребце, который не был его Чистокровным. Юноша все время ждал, что Храбрец будет двигаться иначе, по-другому поворачивать голову. Когда Адолин похлопал его по шее, лошадиная грива показалась ему неправильной – он даже не мог объяснить, в каком смысле. Всадник и его ришадиум – больше чем просто человек и его конь, и принц вдруг ощутил сильную грусть из-за того, что куда-то едет не на Чистокровном.
Глупости. Надо сосредоточиться. Процессия приближалась к плато встречи, в центре которого высилась массивная скала странной формы. Это место располагалось близко к алетийской части равнин, но гораздо дальше к югу, чем Адолину когда-либо приходилось бывать. Ранее разведчики сообщали, что ущельные демоны в этом краю встречались чаще обычного, но здесь ни разу не заметили куколки. Может, это что-то вроде охотничьих угодий, но не место для окукливания?
Паршенди еще не прибыли. Когда разведчики доложили, что на плато безопасно, Адолин направил Храбреца через передвижной мост. В доспехе ему стало жарко; похоже, дело шло к перемене сезона, приближалась весна.
Он достиг скалы в центре плато. Та и впрямь оказалась необычной. Адолин объехал вокруг нее, подмечая форму и видневшиеся тут и там борозды, похожие на…
– Это ущельный демон, – осознал вдруг принц. Он проехал мимо «морды», пустотелого камня, который в точности напоминал голову ущельного демона. Статуя? Нет, слишком естественно выглядит. Несколько веков назад демон умер здесь, но ветром его не сдуло, и он медленно покрылся кремом.
Результат производил зловещее впечатление. Крем в точности повторил форму существа, прилипнув к панцирю, похоронив его. Громадная скала казалась тварью, рожденной из камня, как в древних историях о Приносящих пустоту.
Адолин содрогнулся и направил коня прочь от окаменевшего трупа, к другой стороне плато. Через некоторое время услышал сигналы, которые подавали посланные вперед разведчики. Приближались паршенди. Он собрался, приготовился призвать осколочный клинок. Позади него выстроилась группа мостовиков – их было десять, считая паршуна. Капитан Каладин остался с Далинаром в военном лагере, на всякий случай.
Адолину сегодня угрожала наибольшая опасность. Часть его желала появления убийцы. В этом случае у принца появился бы еще один шанс. Из всех дуэлей, которые он надеялся провести в будущем, эта – против человека, убившего его дядю, – была бы самой важной, даже важнее, чем победа над Садеасом.
Отряд из двух сотен паршенди перебрался с соседнего плато, изящно прыгая через ущелье и приземляясь на плато встречи. Убийца не появился. Солдаты Адолина зашевелились, бряцая доспехами и опуская копья. Прошли годы с тех пор, как люди и паршенди встречались без кровопролития.
– Ну ладно, начнем. Приведите мою письмоводительницу, – приказал Адолин, не снимая шлема.
Через ряды солдат в паланкине пронесли светлость Инадару. Далинар пожелал, чтобы Навани осталась с ним – якобы в качестве советчицы, но, скорее всего, еще и ради ее же безопасности.
– Вперед, – велел Адолин, понуждая Храбреца идти.
Они пересекли плато – только он и светлость Инадара, отправившаяся пешком. Это была сухопарая старуха с седыми волосами, коротко остриженными ради удобства. Юноша видел палки, казавшиеся толще, чем эта женщина, однако у нее был острый ум, и в качестве письмоводительницы она была достойна доверия в большей степени, чем остальные.
Осколочница-паршенди отделилась от рядов и решительно зашагала по каменистой почве. Воительница шагала одна и не испытывала ни забот, ни тревог. До чего же уверенная в себе!
Адолин спешился и остаток пути прошел рядом с Инадарой. Они остановились в нескольких футах от паршенди – трое живых существ посреди каменной пустоши, и окаменелый ущельный демон пялился на них слева.
– Я Эшонай, – сказала воительница-паршенди. – Ты помнишь меня?
– Нет. – Адолин понизил голос, чтобы тот звучал похожим на голос отца. Принц надеялся, что этого – вместе со шлемом – хватит, чтобы обмануть эту женщину, у которой не было возможности как следует расслышать Далинара.
– Неудивительно, – произнесла Эшонай. – Когда мы встретились впервые, я была молода и незначительна. Такую вряд ли стоило запоминать.
Адолин поначалу ожидал, что паршенди будет говорить мелодично. Но вышло не так. В речи Эшонай чувствовался ритм – в том, как она ставила ударения в словах и делала паузы. Интонация менялась, однако в результате получался скорее хоральный напев, чем песня.
Инадара вытащила доску для письма и даль-перо, начала фиксировать то, что говорила Эшонай.
– Что это? – резко спросила паршенди.
– Я пришел один, как договаривались, – пояснил Адолин, пытаясь воспроизвести властность отца. – Но я намереваюсь записать все сказанное и отослать в лагерь моим генералам.
Эшонай не подняла забрала, так что у Адолина был повод также этого не делать. Они пристально глядели друг на друга сквозь смотровые щели. Все шло не так гладко, как надеялся его отец, но сам Адолин ожидал именно такого.
– Мы здесь, – продолжил он, используя фразы, предложенные отцом, – чтобы обсудить условия, на которых паршенди сдадутся.
Эшонай рассмеялась:
– Дело совсем не в этом.
– Тогда в чем же? – резко спросил Адолин. – Ты сильно желала встретиться со мной. Почему?
– Все изменилось с того момента, как я говорила с твоим сыном, Черный Шип. Произошло кое-что важное.
