– Мралл, будем надеяться, что ты преувеличиваешь, – пробормотал Таравангиан. – Нам понадобятся люди, населяющие это королевство. – Он отвернулся и подавил вспышку эмоций при виде тел на камнях у берега – эти люди умерли от того, что их сбросили в океан с ближайших утесов. Скалы обычно загораживали причалы от Великих бурь. Во время войны их использовали для убийства, когда одно войско оттеснило другое к самому краю.
Адротагия увидела его слезы и, хотя промолчала, неодобрительно поджала губы. Ей не нравилось, что он становился эмоциональным, когда глупел. И все-таки король знал совершенно точно, что его пожилая подруга каждое утро сжигает охранный глиф – молитву в память о своем усопшем супруге. На удивление благочестивое поведение для таких богохульников, как они.
– Какие новости из дома? – спросил Таравангиан, чтобы отвлечь внимание от слез, которые смахнул.
– Дова сообщает, что предсмертные речи звучат все более редко. Вчера не было ни одной, а позавчера – только две.
– Выходит, Милач движется, – заключил Таравангиан. – Теперь в этом нет никаких сомнений. Что-то на западе привлекло внимание этой твари. – Почему сейчас? Удалось ли Таравангиану приостановить убийства? Он желал этого всей душой, но если они могли обнаружить еще хоть один проблеск будущего, один факт, который мог бы спасти сотни тысяч, разве не стоило ради этого пожертвовать несколькими сегодня?
– Передай Дове, чтобы продолжала, – приказал король. Он не ожидал, что их заговору будет верно служить не кто-нибудь, а жрица. Диаграмма и ее приверженцы не знали никаких границ. Дова сама открыла, чем они занимаются. Ее можно сделать своей соратницей или убить.
– Будет исполнено, – отозвалась Адротагия.
Гребцы подогнали лодку к пологим скалам на краю гавани и спустились за борт. Они его слуги и части Диаграммы. Он им доверял, потому что должен был хоть кому-то доверять.
– Ты занималась тем вопросом, о котором я спрашивал?
– Ответить на него нелегко, – призналась Адротагия. – Человеческий интеллект невозможно измерить в точности; даже твои проверки дают нам лишь приблизительный результат. Скорость ответа на вопросы и то, как именно ты отвечаешь… что ж, это позволяет нам вынести некое суждение, однако оно грубое.
Матросы затащили лодку на каменный берег при помощи веревок. Дерево жутко скрежетало по камню. По крайней мере, скрежет заглушил раздававшиеся неподалеку стоны.
Адротагия достала из кармана лист бумаги и развернула его. На листе был график из точек, образовывавших выпуклую фигуру: невысокий хвост слева превращался в расположенную в центре вершину, справа от которой располагался похожий изгиб.
– Я взяла результаты твоих проверок за последние пятьсот дней и обозначила каждый числом от нуля до десяти, – докладывала Адротагия. – Цифровое выражение того, насколько умным ты был в соответствующий день, хотя, как я уже сказала, оно неточное.
– Этот отрезок в середине? – спросил Таравангиан, ткнув пальцем.
– Обозначает средний уровень твоего интеллекта, – пояснила Адротагия. – Как ты сам видишь, бо́льшую часть времени значения колеблются в этом пределе. Дни чистейшего интеллекта и дни полнейшей глупости редки. Мне пришлось экстраполировать имеющиеся данные, но, думаю, график в каком-то смысле правильный.
Таравангиан кивнул и позволил одному из матросов помочь себе выбраться из лодки. Он знал, что больше дней проводит оставаясь обычным, чем каким-то еще. Король просил ее, однако, рассчитать, когда можно ожидать наступления дня гения, похожего на тот, когда он создал Диаграмму. Прошло уже много лет с того дня запредельного мастерства.
Ученая дама выбралась из лодки, за ней последовал Мралл. Она подошла к королю со своим листком.
– Выходит, здесь я был наиболее умным, – сказал Таравангиан, указывая на последнюю точку на графике. Она была далеко справа и очень близко к нижней части. Выражение высокого интеллекта и незначительной вероятности события. – Это и был тот день – день совершенства.
– Нет, – возразила Адротагия.
– Что?
– В тот раз ты был умнее всего за последние пятьсот дней, – объяснила Адротагия. – Эта точка обозначает день, когда ты закончил самые сложные задачи, которые составил сам для себя, и придумал новые, чтобы использовать их в будущих проверках.
– Я помню этот день, – проворчал он. – Тогда я решил головоломку Фабризана.
– Да. Мир, возможно, когда-нибудь тебя за это поблагодарит, если выживет.
– В тот день я был умен, – подтвердил Таравангиан. Достаточно умен для того, чтобы Мралл постановил не выпускать его из дворца, чтобы он не выдал себя. Король был убежден, что надо просто объяснить суть его состояния горожанам и они все прислушаются к гласу разума, позволят ему безупречно управлять своими жизнями. Он сочинил закон, согласно которому все люди с интеллектом ниже среднего должны покончить с собой во благо города. Это казалось разумным. Таравангиан понимал, что они могут сопротивляться, но считал, что блестящие доводы убедят всех в правильности такого решения.
Да, в тот день он был умен. Но и близко не подошел к тому, каким был в день Диаграммы. Король нахмурился, изучая график.
– Вот почему я не могу ответить на твой вопрос, Варго, – продолжила объяснять Адротагия. – Этот график представляет собой то, что мы называем логарифмической шкалой. Деления не равноценны – они влияют друг на друга тем сильней, чем больше ты удаляешься от центра. Насколько ты был умен в день Диаграммы? В десять раз умнее предшествующего всплеска интеллектуальных способностей?
– В сто, – уточнил Таравангиан, не сводя глаз с графика. – Может, больше. Давай я все рассчитаю…
– Разве ты сегодня не глуп?
– Не глуп. Я обыкновенный. На такое меня хватит. Каждый шаг в сторону означает…
– Измеримое изменение интеллекта, – подхватила она. – Можно сказать, что каждый шаг по горизонтали представляет собой удваивание твоего интеллекта, хотя это сложно выразить в количественном отношении. С делениями по вертикали проще; они определяют, насколько часто у тебя бывали дни с таким значением интеллекта. Итак, если двинуться от центра пика, то можно увидеть, что на каждые пять дней обыкновенных способностей приходится один день слабо выраженной глупости и один день слабо выраженного ума. На каждые пять подобных дней приходится один день умеренной глупости и один день умеренной гениальности. На каждые пять дней вроде этого…
Таравангиан стоял на камнях, чуть выше солдаты ожидали, пока он закончит подсчеты. Двигаясь по графику, он достиг дня, который, как ему казалось, должен был быть днем Диаграммы. Расчеты давались ему с трудом.
– Всемогущий Всевышний… – прошептал он. Тысячи дней. Тысячи и тысячи. – Этого никогда не должно было случиться.
– Разумеется, должно, – возразила Адротагия.
– Но оно ведь настолько маловероятно, что почти невозможно!
