– Ммм… Я взволнован. Да. Прошло так много времени с той поры, как кто-то изучал подобных тебе.
Шаллан выдавила еще немного сока на пальцы ног.
– Ты пришел ради знаний? Погоди-ка… так ты ученый?
– Разумеется. Ммм… Зачем же еще? Я так много узнаю, прежде чем…
Он остановился на полуслове.
– Узор? – спросила она. – Прежде чем – что?
– Фигура речи.
Он произнес это совершенно ровным, лишенным выражения голосом. Его речь становилась все больше похожа на человеческую, и время от времени отличий не было вовсе. Но теперь из его голоса исчезли все краски.
– Врешь, – упрекнула Шаллан, уставившись на рисунок на стене.
Он уменьшился до размеров кулака, почти в два раза против обычной величины.
– Да, – поколебавшись, признался спрен.
– Из тебя никудышный лжец. – Это открытие изумило Шаллан.
– Да.
– Но ведь ты любишь обманы!
– Как же интересно, – пробормотал он. – Вы все чрезвычайно интересны!
– Скажи мне то, о чем ты едва не проболтался, – приказала Шаллан. – Перед тем как остановился. Я пойму, если ты соврешь.
– Ммм… Ты говоришь как она. Ты все больше и больше на нее похожа.
– Скажи.
Он издал раздраженное жужжание, быстрое и пронзительное.
– Я узнаю о тебе все, что смогу, прежде чем ты меня убьешь.
– Так ты… ты думаешь, что я собираюсь тебя убить?!
– Так случилось с остальными, – прогудел Узор тише обычного. – Случится и со мной. Таков… узор.
– Это должно быть как-то связано с Сияющими рыцарями. – Шаллан принялась заплетать волосы. Так было лучше, чем оставлять шевелюру непокорной, хотя без гребня и щетки даже коса была нелегким делом.
«Буря свидетельница, мне нужна ванна. И мыло. И дюжина других вещей».
– Да, – проговорил Узор. – Рыцари убили своих спренов.
– Как? Почему?
– При помощи клятв. Это все, что я знаю. Мои сородичи – те, кто не был скован, – ушли, и многие сохранили разум. Но все равно нам сложно думать, когда мы отделены от своих, если только у нас нет…
– Чего?
– Человека.
– Так вот зачем вам это нужно, – сказала Шаллан, пальцами распутывая волосы. – Симбиоз. Я получаю связывание потоков, вы – разум.
– Разумность, – уточнил Узор. – Способность мыслить и жить – то, что умеют люди. Мы идеи. Идеи, которые хотят жить.
Шаллан продолжила трудиться над волосами.
– Я тебя не убью, – твердо проговорила она. – Ни за что так не поступлю.
– Не думаю, что остальные совершили это намеренно. Это не важно.
– Очень даже важно! – возразила Шаллан. – Я этого не сделаю. Я не одна из Сияющих рыцарей. Принцесса по этому поводу выразилась однозначно. Не каждый мужчина, способный держать в руках меч, является солдатом. Одна лишь способность делать то, что делаю я, не превращает меня в одну из них.
– Ты произнесла клятву.
Шаллан застыла.
«Жизнь прежде смерти…» Слова выплыли к ней из теней прошлого. Прошлого, о котором она не желала думать.
– Ты живешь обманами, – напомнил Узор. – Они дают тебе силу. Но правда… Не произнеся правды, ты не сможешь вырасти. Почему-то я в этом уверен.
Разобравшись с волосами, она принялась заново бинтовать ноги. Узор перебрался на другую сторону грохочущего фургона и устроился на стене, слабо заметный в тусклом свете. У нее осталась горсть заряженных сфер. Маловато буресвета, учитывая, как быстро он уходит. Стоит ли ей использовать оставшееся, чтобы исцелить ноги? Сможет ли она сделать это намеренно или способность ускользнет от нее, как и светоплетение?
Девушка спрятала сферы в потайной кошель. Пусть останутся на всякий случай. Похоже, сферы и буресвет – единственное доступное ей сейчас оружие.
Закончив с бинтами, она встала в трясущемся фургоне и обнаружила, что ступни почти не болят. Шаллан могла нормально ходить, хотя без обуви все равно не ушла бы далеко. Довольная, она стукнула по стене, поближе к Блату:
– Останови фургон!
В этот раз повторять не пришлось. Она обогнула повозку и, заняв свое место рядом с Блатом, тотчас же обратила внимание на столб дыма впереди, который сделался темнее, больше и зловеще клубился.
– Это не походный костер, – заметила Шаллан.
– Ага, – согласился Блат с мрачным видом. – Горит что-то большое. Скорее всего, фургоны. – Он бросил на нее взгляд. – У этих людей, кем бы они ни были, явно не все в порядке.
18
Синяки и шишки
Мыслеформа – стезя раздумий терпеливых
И учебы усердной, что награду дарует.
Но таится в ней сонм стремлений горделивых,
И утрату невинности он обоснует.
Из «Песни перебора» слушателей, строфа 69
Ганчо, новички нас догоняют, – сказал Лопен и откусил кусок чего-то, завернутого в бумагу. – Носят форму, разговаривают как настоящие мужчины. Смешно. У них на все про все ушло несколько дней. А у нас – недели.
– У других, может, и недели, но не у тебя. – Каладин прикрывал глаза от солнца и опирался на копье. Они по-прежнему были на тренировочной площадке для светлоглазых, охраняли Адолина и Ренарина – последний как раз получал первые наставления от Зайхеля, мастера-мечника. – У тебя настрой был правильным с того самого дня, как мы встретились.
– Ага. Здорово же все обернулось!
– Здорово? Тебя же отправили на мосты, чтобы ты помер где-нибудь на плато.
– Э-э, – протянул Лопен и опять откусил от того, что держал в руке. Оно походило на толстый кусок плоского хлеба, обвернутый вокруг чего-то тягучего. Лопен облизнул губы и вручил снедь Каладину, чтобы освободить единственную руку и покопаться в кармане. – Бывают плохие дни. Бывают хорошие дни. В итоге получается один к одному.
– Лопен, странный ты человек, – сказал Каладин, изучая «еду». – Это, вообще, что такое?
– Чуто.
– Чудо?
– Чу-у-то. Гердазийская еда. Хорошая штука. Гон, кусни, если хочешь.
«Чуто» походило на кусочки неопознаваемого мяса, залитые какой-то темной жидкостью и завернутые в слишком толстую лепешку.
– Отвратительно, – буркнул Каладин и вернул еду Лопену, который вручил ему то, что достал из кармана, – раковину, с обеих сторон которой были нарисованы глифы.
