Я подумывал подняться на Столовую гору, дабы расширить обзор. С высоты тысячи двухсот футов взор простирается на 34–35 миль, так что оттуда шхуну можно увидеть на целые сутки раньше. Однако идея карабкаться на гору, до сих пор укутанную снегами, могла взбрести в голову только безумцу.
Меряя шагами берег, я часто вынуждал спасаться бегством ластоногих, которые с брызгами погружались в оттаявшую воду. Пингвины же, невозмутимые и тяжеловесные увальни, не думали удирать, как бы близко я ни подошел. Если бы не их глупый вид, с ними можно было бы заговорить, владей я их крикливым языком, от которого закладывает уши. Что касается черных и белых качурок, поганок, крачек и турпанов, то они тут же с шумом взлетали, стоило мне появиться в отдалении.
Раз мне довелось спугнуть альбатроса. Пингвины напутствовали его дружным гвалтом, словно он приходился им добрым другом, с которым они расставались навсегда. Эти громадные птицы могут проделывать перелеты протяженностью до двухсот лье, ни разу не опустившись на твердую землю для отдыха, причем с огромной скоростью. Альбатрос сидел на высокой скале на краю гавани Рождества и смотрел на прибой, пенящийся вокруг рифов. Внезапно он взмыл в воздух, издал пронзительный крик и через минуту превратился в черную точку в вышине. Еще мгновение – и он исчез в пелене тумана, затянувшего горизонт с юга.
Глава II
Шхуна «Халбрейн»
Триста тонн грузоподъемности, рангоут, позволяющий улавливать слабейший ветерок, замечательная быстроходность, великолепные паруса: фок, фор-трисель, марсель и брамсель на фок-мачте, бизань и топсель на грот-мачте, штормовой фок, кливер и стаксель – вот какую шхуну мы поджидали, вот что представляла собой «Халбрейн»!
Команда корабля – капитан, старший помощник, боцман, кок и восемь матросов – в общей сложности включала в себя двенадцать человек, вполне достаточно, чтобы управляться со снастями: Ладно сбитая, с медными шпангоутами, с широкими парусами, шхуна обладала прекрасными мореходными качествами и полностью отвечала требованиям, предъявляемым к кораблям, бороздящим океан между сороковыми и шестидесятыми широтами. Одним словом, кораблестроители Биркенхеда вполне могли гордиться своим детищем.
Всеми этими сведениями меня снабдил почтенный Аткинс, сопроводив их похвалами в адрес шхуны!
Капитан выплатил три пятых стоимости «Халбрейн», которой он командовал уже лет пять. Лен Гай плавал в южных морях между Южной Америкой и Африкой, от одного острова к другому. Шхуна была торговым судном, и потому ей не требовалась большая команда. Чтобы охотиться на тюленя и нерпу, потребовался бы более многочисленный экипаж, а также гарпуны, остроги, леска и прочее, без чего невозможны подобные занятия. Однако нападение пиратов не застало бы экипаж «Халбрейн» врасплох: четыре камнемета, запас ядер и гранат, пороховой погреб, ружья, пистолеты, карабины, наконец, абордажные сети – все это служило гарантией безопасности судна. Кроме того, марсовые никогда не смыкали глаз: плавать по этим морям, не заботясь об охране, было бы недопустимым ротозейством.
Утром 7 августа я еще подремывал, нежась в постели, когда меня разбудили громовой голос хозяина и полновесные удары кулаком в дверь.
– Мистер Джорлинг, вы проснулись?
– Конечно, почтенный Аткинс, как же можно спать при таком шуме?! Что произошло?
– В шести милях к северо-востоку показался корабль, и он держит курс на гавань Рождества!
– Уж не «Халбрейн» ли это? – вскричал я, сбрасывая одеяло.
– Мы узнаем точно через несколько часов, мистер Джорлинг. Во всяком случае, это первый корабль с начала года, так что мы просто обязаны оказать ему должный прием!
Я наскоро оделся и побежал на набережную, где присоединился к Фенимору Аткинсу. Он выбрал местечко, откуда открывался самый лучший обзор, не заслоняемый выступающими в море скалами, окаймлявшими бухту.
Погода стояла довольно ясная, последний туман рассеялся, по воде пробегали лишь невысокие барашки. Благодаря постоянным ветрам небо здесь всегда менее облачное, чем на противоположной оконечности острова.
Человек двадцать островитян – в основном рыбаки – обступили Аткинса, заслужившего славу самого знающего и авторитетного человека на архипелаге.
Ветер благоприятствовал судну. Оно неторопливо плыло с приспущенными парусами, дожидаясь, как видно, прилива.
Собравшиеся затеяли спор, и я, с трудом скрывая нетерпение, прислушивался к спорящим, не пытаясь вмешаться. Мнения разделились, каждый упрямо настаивал на своем.
К моему сожалению, большинство полагало, что перед нами вовсе не шхуна «Халбрейн». Лишь двое или трое осмеливались утверждать обратное. Среди них был и хозяин «Зеленого баклана».
– Это «Халбрейн»! – твердил он. – Где это видано, чтобы капитан Лен Гай не прибыл на Кергелен первым!.. Это он, я уверен, как если бы он уже стоял здесь, тряся меня за руку и выторговывая несколько мешков картофеля для пополнения провианта!
– Да у вас туман в глазах, мистер Аткинс! – возражал кто-то из рыбаков.
– Поменьше, чем у тебя в мозгах, – не отступал тот.
– Этот корабль вовсе не похож на английский! – напирал другой рыбак. – Смотрите, нос заострен, а какая палуба! Вылитый американец!
– Нет, англичанин! Я даже могу сказать, на каких стапелях он построен… Это стапели Биркенхеда в Ливерпуле, там и сделана «Халбрейн».
– Бросьте! – вмешался моряк постарше. – Шхуна построена в Балтиморе, на верфи «Ниппер и Стронг», и первыми водами под ее килем были воды Чесапикского залива.
– Ты бы еще сказал – воды Мерси, простофиля! – стоял на своем почтенный Аткинс. – Протри-ка лучше очки и приглядись, что за флаг развевается на гафеле!
– Англичанин! – крикнули хором встречающие.
И действительно, над мачтой взмыло красное полотнище – торговый флаг Соединенного Королевства.
Теперь не оставалось ни малейших сомнений, что к причалу гавани Рождества направляется английский корабль. Однако из этого еще не следовало, что он окажется шхуной капитана Лена Гая.
Но прошло два часа, и споры утихли: «Халбрейн» бросила якорь в четырех морских кабельтовых
[4] от берега, в самой середине гавани Рождества.
Радость почтенного Аткинса излилась в приветственной речи, сопровождаемой бурными жестами. Капитан «Халбрейн» вел себя более сдержанно. Лет сорока пяти, краснолицый, такой же коренастый, как и его шхуна, с крупной головой, седеющими волосами, пылающими черными глазами, скрытыми густыми ресницами, загорелый, с поджатыми губами и превосходными зубами, украшающими мощные челюсти, с короткой рыжеватой бородой, сильными руками и твердой поступью – таким предстал передо мной капитан Лен Гай. Он казался не то что суровым, а скорее бесстрастным – человеком, не выдающим своих чувств. Именно таким он и был, по описанию более знающего субъекта, нежели славный Аткинс, как последний ни изображал из себя лучшего друга капитана. По-видимому, никто не мог бы похвастаться тесной дружбой с этим замкнутым моряком.
