Я понял, что его душа все еще содрогалась от воспоминаний о страшных сценах на борту «Дельфина». Трудно передать, какое жуткое выражение появилось на физиономии метиса, когда он обмолвился о сыром мясе! Однако это было вовсе не выражение каннибала Австралии или Новых Гебридов – передо мной сидел человек, испытывающий непреодолимый ужас перед самим собой!..
Выдержав некоторую паузу, я повернул разговор на нужную тему:
– Дирк Петерс! Судя по рассказу вашего спутника, первого марта вы впервые увидели обширную завесу из серых паров, пронзаемую лучами света…
– Откуда мне знать, сэр? Если так сказано у Пима, то ему надо верить…
– Он ни разу не говорил вам о лучах света, падающих с неба? – не унимался я, стараясь не произносить слов «полярное сияние», которых метис, пожалуй, не понял бы.
Мне хотелось проверить собственную гипотезу о том, что подобные явления могли быть следствием наэлектризованности атмосферы и, значит, иметь место в действительности.
– Ни разу! – отвечал Дирк Петерс, затратив некоторое время на обдумывание моего вопроса.
– Замечали вы, что море меняло цвет, теряло прозрачность, становилось белым как молоко и бурлило вокруг вашего каноэ?
– Чего не знаю, того не знаю… Поймите… У меня голова шла кругом… Лодка уплывала все дальше и дальше, и я все больше терял рассудок…
– А как же мельчайшая пыль, Дирк Петерс? Пыль, больше напоминавшая пепел, белый пепел?..
– Не помню…
– Уж не снег ли это был?
– Снег? Да… Нет… Было тепло… А что говорит Пим? Надо верить словам Пима.
Я окончательно убедился, что метис так и не сумеет дать удовлетворительное объяснение этих невероятных явлений. Даже если допустить, что он был свидетелем сверхъестественных картин, которые живописуют последние главы повествования, они с тех пор начисто стерлись из его памяти.
– Но Пим расскажет вам обо всем этом сам… – проговорил он вполголоса. – Он-то знает! Я не знаю… Он видел… Вы поверите ему…
– Да, я поверю ему, Дирк Петерс, поверю! – отвечал я метису, не желая усугублять его печаль.
– Мы попробуем его отыскать, правда?
– Надеюсь…
– После того как найдем Уильяма Гая и матросов с «Джейн»?
– Да, после этого…
– И даже если не найдем?
– Даже в этом случае, Дирк Петерс… Думаю, что мне удастся уговорить капитана.
– Ведь он не откажется прийти на выручку человеку… такому человеку…
– Нет, не откажется! Ведь если Уильям Гай и его люди остались в живых, то почему не поверить, что и Артур Пим…
– Жив? Да! Он жив! – воскликнул метис. – Клянусь Великим Духом моих предков! Он жив, он ждет меня… Мой бедный Пим… Какой же будет радость, когда он бросится в объятия старого Дирка!.. А моя, моя, когда я сумею прижать его сюда, сюда…
И необъятная грудь Дирка Петерса заходила волнами, как поверхность океана.
Сказав это, он удалился, оставив меня в совершенном умилении – сколько нежности к несчастному товарищу, которого он называл своим сыном, умещалось в сердце этого полудикого человека!..
Второго, третьего и четвертого января шхуна все так же летела на юг, не встречая земли. По всей линии горизонта небо смыкалось с морем. Наблюдатель, качающийся в «сорочьем гнезде», не замечал ни континента, ни даже островка. Может быть, настало время усомниться в правильности утверждений Дирка Петерса, будто он видел какую-то землю? В морях крайнего юга часто случаются обманы зрения…
– Собственно, – сказал я как-то раз Лену Гаю, – Артур Пим покинул остров Тсалал, не имея при себе никаких инструментов, которые позволили бы ему определить свое местоположение…
– Я знаю об этом, мистер Джорлинг, и вполне вероятно, что суша лежит к востоку или к западу от нашего маршрута. Остается сожалеть, что Артур Пим и Дирк Петерс не высаживались на те берега. Тогда бы у нас не оставалось сомнений в их существовании, и мы бы без труда отыскали их. Теперь же у меня возникают большие сомнения…
– Мы отыщем эту землю, капитан, стоит нам подняться еще на несколько градусов к югу…
– Возможно, мистер Джорлинг, но я задаюсь вопросом, не лучше ли исследовать воды между сороковым и сорок пятым меридианами…
– Нам отведено не так уж много времени, – с живостью отвечал я, – и дни, которые уйдут на такой круг, можно будет считать потерянными, ибо мы еще не добрались до параллели, на которой беглецам пришлось разлучиться…
– Скажите на милость, мистер Джорлинг, какая же это параллель? Что-то я не нахожу ни малейшего намека на это в повествовании, так что, не имея возможности вычислить ее, я…
– А ведь в книге есть ясное указание на это, во всяком случае, там говорится, что каноэ отнесло от острова Тсалал весьма далеко. Посмотрите-ка вот на этот отрывок!
В книге говорилось следующее: «В течение семи или восьми дней мы плыли на юг без сколько-нибудь значительных происшествий, пройдя за это время, должно быть, огромное расстояние, так как ветер был попутный и нам помогало сильное течение к югу».
Лен Гай отлично знал этот отрывок, ибо сотни раз возвращался к нему. Я прибавил к прочитанному:
– Он говорит об «огромном расстоянии», а ведь эти строки появились уже первого марта. Путешествие же продлилось до двадцать второго числа того же месяца, и Артур Пим сам поясняет впоследствии, что «мощное течение несет нас все так же к югу» – это его собственные слова. Разве нельзя, опираясь на все это, прийти к выводу, что…
– Что так можно добраться и до самого полюса, мистер Джорлинг?
– Почему бы и нет? Ведь от острова Тсалал до полюса остается всего четыре сотни миль?
– В конце концов это не так уж важно, – отвечал капитан. – «Халбрейн» вышла на поиски моего брата и его товарищей, а вовсе не Артура Пима. Единственное, что нам важно знать, – могли ли они высадиться на тех берегах.
Правоту капитана было трудно оспорить. Я не переставал опасаться, что он отдаст команду повернуть на запад или на восток. Однако метис настаивал, что каноэ несло к югу и что там же находится замеченная им земля, поэтому маршрут шхуны оставался прежним. Я не видел причин отчаиваться, ибо пока мы точно повторяли маршрут Артура Пима. Мне также помогала уверенность в том, что суша, если только она существует, должна находиться в еще более высоких широтах.
Нелишне будет заметить, что ни 5, ни 6 января плавание не было отмечено какими-либо из ряда вон выходящими событиями. Нашему взгляду не предстало ни завесы из мерцающих паров, ни изменений в цвете и составе верхних слоев океанской воды. Что касается чрезмерно высокой температуры воды – такой, что «в ней нельзя было держать руку», – то приходилось с сомнением отнестись и к этому сообщению Aртура Пима. На самом деле температура воды не превосходила 50°F (10 °C), что, однако, было для Антарктики достаточно необычным. В целом же, несмотря на повторяемое Дирком Петерсом заклинание: «Надо верить словам Пима!» – рассудок подсказывал мне, что к ним следует относиться с немалой долей сдержанности – тем более что мы не видели ни паров, ни молочного океана, ни белой пыли, валящейся с небес. Примерно в этих же краях беглецы заметили огромных белых животных, внушавших ужас дикарям с Тсалала. Каким образом сидящие в каноэ смогли их разглядеть? Об этом в повествовании не сказано ни слова. «Халбрейн» же так и не довелось повстречаться ни с морскими млекопитающими, ни с гигантскими птицами, ни с устрашающими хищниками. Добавлю к этому, что никто на борту не чувствовал того странного состояния, о котором толкует Артур Пим, – скованности, душевной и физической оцепенелости… Может быть, именно этой слабостью тела и ума и объясняется уверенность Артура Пима в том, что он видел такое, что может привидеться только в горячке?..
