Таково было мнение и Федосеича.
Но перед этим довелось увидеть довольно редкое зрелище — образование донного льда.
Шторм уже утих к тому времени. Море было совершенно спокойно, будто и не бушевало несколько часов назад.
Внезапно на поверхность всплыли огромные массы мелкого льда и окружили корабль со всех сторон.
Этому удивительному явлению предшествовало резкое помутнение воды. Зеркальную поверхность ее как бы заволокло туманом изнутри. Затем круглые, будто аккуратно выточенные на токарном станке, диски, разбрасывая ослепительные отблески, вынырнули наверх.
С каждой секундой их становилось все больше. Они увеличивались в размерах, смерзались на глазах. Сейчас это очень напоминало чешую.
Еще мгновение — и все замерло, оцепенело вокруг.
— Донный лед, — сказал кто-то.
Я оглянулся. Андрей стоял за моей спиной с биноклем в руках.
Да, шторм поднял этот лед из пучины вод.
Северный, очень холодный ветер взбаламутил неглубокое Восточно-Сибирское море до самого дна, перемешал его воды, — образование льда началось поэтому не на поверхности моря, как обычно, а на дне.
Туманное видение пронеслось передо мной. Четырехугольный темный парус выделялся на белом фоне. В узком суденышке с высоким, загнутым кверху носом плыли люди. Одни, поднявшись во весь рост, отталкивались веслами от льдин, обступивших корабль. Другие пугливо крестились, сбившись в кучу и побросав весла. Чернобородый человек в остроконечной шапке, стоявший на руле, успокаивал своих товарищей…
— Так вот что видели наши предшественники! — взволнованно сказал я, указывая на побелевшее море. — Лед, наверное, вынырнул так же неожиданно, как сейчас. Призрачный. Непонятный. Сковал коч. И… как там сказано в “скаске”, Андрей? “…хладом дохнуло”?
— “Смертным хладом дохнуло”.
Андрей продолжал присматриваться к чешуйкам льда за бортом. Подняв к глазам бинокль, медленно, метр за метром, изучал оледеневшую поверхность моря.
Я понял, чего он ищет.
— Ждешь, что лед поднимет наверх пищаль либо острогу землепроходцев?..
Андрей пожал плечами.
Что ж, в таком предположении, в конце концов, не было бы ничего нелепого.
Поднял же лед со дна старинный кованый сундук у берегов Лабрадора. В нем не было, правда, никаких сокровищ, только инструменты. По надписи на внутренней стороне крышки установили, что сундук принадлежал матросу корабля, затонувшего в этих местах несколько столетий назад.
Нет, нам не было такой удачи. Если “Веденей со товарищи” и обронили что-нибудь на дно, там оно и оставалось. Восточно-Сибирское море ревниво хранило свои тайны…
Между тем тревожные белые отблески уже сверкали над головой. В небе, как в зеркале, отражались сплошные ледяные поля, далекие, еще невидимые, двигавшиеся где-то на расстоянии многих километров от нас.
Дул свежий встречный ветер. Шуршал по бортам лед. Пока это был мелкобитый лед, и “Пятилетка” легко раздвигала его.
Час от часу он становился плотнее. Он не шуршал уже, а скрипел, скрежетал, цепляясь за обшивку.
Наконец небо над горизонтом побелело все сплошь. Грозный признак!
Появились первые большие поля зимнего происхождения. Толщина их достигала почти метра. Но их можно было бы назвать лишь “застрельщиками”, “передовыми частями”, высланными навстречу для того, чтобы завязать бой. Главные силы Арктики были еще впереди.
Осторожный и расчетливый Федосеич по-прежнему экономил горючее и время, предпочитая обойти встречное поле, а не форсировать его.
Белая пустыня двигалась на нас.
Зигзагообразные трещины-разводья бороздили ее во всех направлениях. Так выглядит, наверное, степь после землетрясения.
Однако разводья делались все уже, поля сдвигались теснее, возможностей для маневрирования становилось все меньше.
“Лед — семь баллов”, — занес Сабиров в вахтенный журнал.
“Семь баллов” означало, что участок моря впереди “Пятилетки” покрыт льдом примерно на семьдесят процентов всей его площади.
— Полный вперед! — негромко говорил Федосеич в переговорную трубу, соединявшую капитанский мостик с машинным отделением.
Могучий корабль делал рывок, всползал на ледяное поле, подминал его под себя, давил, ломал, крошил. Это позволяло кораблю продвинуться вперед примерно на одну треть корпуса. Таков был “шаг” “Пятилетки” во льдах.
— Малый назад! — говорил Федосеич.
И ледокол пятился, отходил, осторожно и неторопливо, чтобы не повредить винт в обломках льда. Взяв разгон, он снова устремлялся на ледяное поле.
Так, раз за разом, с силой бросал Федосеич все три тысячи тонн нашей “Пятилетки” на врага. Корабль, послушный воле своего капитана, превратился в гигантскую секиру, вернее — в колун. И льды Восточно-Сибирского моря неохотно расступались перед нами.
Только сейчас мы увидели настоящего Федосеича. Он как бы проснулся. Нет, это, пожалуй, неточно сказано. У читателя не должно быть впечатления, что ледокол вел до сих пор сонный и вялый капитан. Может быть, ему и было немного скучно в прибрежной полынье, по он не показывал виду. Зато, столкнувшись наконец с пловучими льдами, Федосеич сразу как-то подобрался, ожил, повеселел.
Бесстрашные светлые глаза его то и дело щурились. Иногда с задумчивым видом он принимался подкручивать кончики своих обвисших, желтых от табака усов. Все это свидетельствовало о том, что наш капитан получает истинное удовольствие от борьбы со льдами.
— Душа распрямляется во льдах, — признался он однажды, когда на мостике, кроме него, было только двое: я и рулевой. (Капитан не любил выражать свои чувства на людях.)
Я залюбовался капитаном.
Наверное, Веденей тоже говорил о себе так: “Душа распрямляется во льдах”… И хотя автор “скаски” почему-то представлялся мне худощавым человеком средних лет, с угловатыми чертами лица и черной бородкой клинышком, а Федосеичу давно перевалило за пятьдесят и красное лицо его украшали только седоватые прокуренные усы, что-то общее, должно быть, было во внешности обоих мореплавателей. Быть может, прищур глаз, очень светлых, как бы отражавших блеск и белизну льдов впереди?..
“Сплоченность льда — восемь баллов”, — аккуратно вывел Сабиров в вахтенном журнале. А двумя или тремя строками ниже уточнил: “Торосистый, многолетнего происхождения”.
Это было мягко сказано. К сожалению, образность не допускается в вахтенном журнале, в этой неукоснительно точной, хоть и лаконичной летописи плавания. А надо бы написать: “Свирепые, чудовищные льды”. И поставить два или три восклицательных знака.
Главные силы Арктики вступили в дело.
Толщина льда достигала теперь четырех метров. На ледяных “площадках”, наподобие корабельных надстроек, торчали зловещие торосы — ледяные валы и скалы. Кроме того, большинство льдин в своей подводной части было снабжено устрашающими таранами.
