На случай, если будут найдены эти листки, я хочу отметить следующие факты. Последние мысли Оутса были о его матери, но тотчас перед тем он с гордостью выразил надежду, что его полк будет доволен мужеством, с каким он встретил смерть. Это мужество мы все можем засвидетельствовать. Он в течение многих недель без жалоб переносил жестокие страдания и до самого конца был в состоянии разговаривать о посторонних предметах и охотно это делал. Он до самого конца не терял, не позволял себе терять надежду. Это была бесстрашная душа. Конец же был вот какой: он проспал предыдущую ночь, надеясь не проснуться, однако утром проснулся; это было вчера. Была метель. Он сказал: «Пойду пройдусь. Может быть, не скоро вернусь». Он вышел в метель, и мы его больше не ви-дели.
Пользуюсь этим случаем, чтобы сказать, что мы до самого конца не покидали своих больных товарищей. Что касается Эдгара Эванса, когда у нас положительно не было пищи и он лежал без памяти, казалось, что ради спасения остальных необходимостью являлось оставить его – но Провидение милостиво убрало его в самый критический момент. Он умер своей смертью, и мы ушли от него только два часа спустя после его кончины. Мы знали, что бедный Оутс идет на смерть, и отговаривали его, но в то же время сознавали, что он поступает как благородный человек и английский джентльмен. Мы все надеемся в таком же духе встретить наш конец – а до конца, несомненно, недалеко.
Могу писать только за завтраком, и то не всегда. Холод убийственный: –40° [–40 °С] в полдень. Мои товарищи бесконечно добры, нам всем ежеминутно грозит опасное обморожение, и хотя мы беспрестанно говорим о благополучном исходе, не думаю, чтобы хотя бы один из нас в душе верил в возможность та-кового.
Мы теперь мерзнем на ходу и во всякое время, исключая единственно только время за едой. Вчера мы должны были из-за метели сделать привал и сегодня подвигаемся ужасно медленно. Мы стоим в старом лагере № 14, в двух переходах от Однотонного лагеря. Мы здесь оставляем инструменты, фотографический аппарат и спальный мешок Оутса. Дневники и пр., как и геологические образцы, которые мы везли по особой просьбе Уилсона, найдут при нас или на санях.
Воскресение, 18 марта.
Сегодня, за завтраком, мы находимся в 27 милях от склада. Несчастье преследует нас, но еще возможен поворот к лучшему. Вчера опять дул противный ветер и гнал снег нам в лицо; пришлось остановиться. Ветер с NW, силой в 4 балла, температура –35° [–37 °С]. Нет того человека, который мог бы идти против такой комбинации, и мы изнурены почти до предела.
Моя правая нога пропала – отморожены почти все пальцы; а еще два дня назад я мог похвастаться двумя здоровыми ногами. Такими-то ступенями спускаюсь к окончательному падению. Я имел отменную глупость примешать ложечку порошка карри к растопленному пеммикану и поплатился сильным расстройством желудка. Всю ночь промучился, не спал; утром шел совсем больной; ногу отморозил и не заметил. Достаточно малейшей оплошности для того, чтобы получить такую ногу, на которую невесело смотреть. Теперь Боуэрс чувствует себя всех лучше, но и то неважно. И он, и Уилсон все еще рассчитывают выбраться или делают вид – уж не знаю! В печке последний керосин, и то она полна только на половину; спирта самая малость; вот и все, что стоит между нами и жизнью. Ветер в настоящую минуту попутный; это, пожалуй, в нашу пользу. Когда мы шли к полюсу, такое число миль, какое мы теперь проходим в день, показалось бы нам до смешного ничтожным.
Понедельник, 19 марта.
Завтрак. Вчера вечером с трудом устроились на ночевку и страшно зябли, пока не поужинали холодным пеммиканом и сухарем с половиной кружки какао, сваренного на спирту. Тогда, против ожидания, согрелись и спали хорошо. Сегодня поднялись с обычной проволочкой. Сани ужасно тяжелы. До склада 15 1/2 мили, должны бы дойти в три дня. Какая медленность движения! Пища есть еще на два дня, но топлива еле-еле на один день. Ноги у нас у всех плохи, у Уилсона лучше, чем у других; всех хуже моя правая, левая еще здорова. Нет возможности лечить ноги, пока нет горячей пищи. Лучшее, на что я теперь могу надеяться, – ампутация ноги; но не распространится ли гангрена – вот вопрос. Погода вздохнуть не дает. Ветер с севера и северо-запада, температура сегодня –40° [–40 °С].
Среда, 21 марта.
В понедельник к вечеру доплелись до 11 миль от склада; вчера весь день просидели из-за свирепой метели. Последняя надежда: Уилсон и Боуэрс сегодня пойдут в склад за топливом. (Лагерь № 60 от полюса.)
22-е и 23-е.
Метель не унимается. Уилсон и Боуэрс не могли идти. Завтра остается последняя возможность. Топлива нет. Пищи осталось на раз или два. Должно быть, конец близок. Решили дождаться его. Пойдем, с вещами или без оных, и умрем, где упадем.
Четверг, 29 марта.
С 21 числа свирепствовал непрерывный шторм с WSW и SW. 20 числа у нас было топлива на две чашки чая на каждого и пищи на два дня, с большой натяжкой. Каждый день мы были готовы идти – до склада всего 11 миль, – но нет возможности выйти из палатки, так снег несет и крутит. Не думаю, чтобы мы теперь могли еще на что-либо надеяться. Мы выдержим до конца, но мы, понятно, все слабеем, и конец не может быть далек.
Жаль, но не думаю, чтобы я был в состоянии еще писать.
Последняя запись: «Ради Бога, не оставьте наших близких».
Кроме дневников, Скотт оставил письма к разным лицам, а также «Послание к публике». Вот оно.
Послание к публике
Причиной наших бедствий является не плохая организация, а неудача во всех рисках, каким нам приходилось подвергаться.
1) Вследствие пропажи транспорта с лошадьми я был вынужден отправиться позже, чем намеревался, и уменьшить количество перевозимых запасов.
2) Нас задерживала погода всю дорогу к югу, особенно продолжительным был шторм на 83° южной широты.
3) Рыхлый снег в нижней части ледника уменьшил скорость наших движений.
Мы с твердой волей боролись против этих обстоятельств и одолели их, но ценой убыли в наших запасах.
Распоряжения наши по части продовольствия, одежды и складов, заложенных на обширном ледяном пространстве и по всему протяжению этих бесконечных 700 миль к полюсу и обратно, оказались во всех подробностях верно рассчитанными,
Мы возвратились бы к леднику в лучшем виде и с излишком провизии, если бы не ошеломившая нас гибель того человека, смерти которого мы всего менее могли ожидать: Эдгар Эванс считался из всех нас самой сильной натурой.
