Спутники Амундсена поневоле прониклись его торопливостью. Они были в хорошей форме и чувствовали, что побеждают. Все – и люди, и собаки – действовали как единая команда, двигаясь в едином темпе – три мили в час, двадцать-тридцать миль в день, день за днем, набирая вес и сохраняя жизненные силы. Это был триумф опыта, разума, проницательности и организованности.
17 января они достигли своего склада на 82° южной широты. Он имел для экспедиции особое значение, будучи самым южным из всех созданных ими прошлой осенью. По словам Амундсена,
мы приготовили особое кушанье, чтобы отпраздновать наше прибытие на самый южный форпост цивилизации. По этому случаю коком пришлось– быть Вистингу. Он угощал нас блюдом из пеммикана и тюленьего стейка. На десерт – шоколадный пудинг.
Теперь они оказались на линии своих флажков и чувствовали себя как дома. Последние две сотни миль были размечены, как трасса лыжной гонки, но погода оставалась плохой. Только перед складом на отметке 81° облака поднялись и выдался первый ясный день за долгое время. Учитывая, что все три раза, когда они были тут прежде, видимость всегда оставалась низкой, им впервые представилась возможность изучить окрестности. Перед ними предстал впечатляющий массив разрушенных ледяных башен и расположенных близко друг к другу расщелин. По словам Бьяаланда, они также «увидели несколько скал и гор с ледяными шапками, которые, кажется, тянутся в северо-восточном направлении… примерно в тридцати милях отсюда».
Амундсен отказался отклониться от курса даже на дюйм, чтобы изучить новые земли. Это выглядело так, словно, покорив полюс, он боялся вызвать гнев богов тем, что просит слишком много. Кроме того, теперь его основная задача заключалась в том, чтобы попасть домой первым со своими новостями, и все остальное не принималось в расчет. Следующая экспедиция, кто бы ею ни командовал, может заниматься более глубоким изучением увиденного ими. Амундсен понимал, что увиденное могло оказаться химерой, в результате так и получилось. Теперь мы знаем, что эти горы, скорее всего, были очень далеким от них возмущением системы расщелин Стир-Хед. Синие тени и сияющие верхушки часто производят впечатление земли, покрытой снегом.
Когда они прошли очередной склад, двигаться на лыжах стало сложно из-за ломкого наста, который был неудобен и для собак. Потом снег стал мягким. Лыжи начали плохо скользить, люди и собаки двигались с трудом. «Ха-ха, – отметил Бьяаланд с дружеской издевкой, – тем парням, которые рассчитывали, что их будут тащить… тоже придется идти пешком до самого Фрамхейма». И все же они проходили свои ежедневные тридцать миль и, казалось, обладали устойчивым иммунитетом к депрессии. Они пребывали в таком приподнятом настроении, что повод для радости находили даже в снежных вихрях.
Утром 25 января они оказались в восемнадцати милях от Фрамхейма. Скольжение неожиданно снова стало комфортным. По этому поводу Амундсен написал в дневнике, что «собаки летят, как никогда раньше». Но, когда они разбили свой последний лагерь, «подул юго-западный с метелью и прочими мерзостями». В десять вечера они снова двинулись в путь. Погода– оставалась весьма «неприятной. Ветра нет, густой снегопад и туман, так что не видно носков собственных лыж».
Они потеряли отмеченную трассу, и, когда примерно через час небо очистилось, флажков по-прежнему не было видно. Амундсен приказал идти по компасу, и
через восемь миль пути, на два пункта в сторону от нашего курса к западу, в поле зрения появился большой темный объект. Мы двинулись в его сторону. Это оказались наши сани, одни из тех, что мы оставили во время старта 20 октября 1911 года. Сами не ведая того, мы вернулись к тому месту, откуда начинали путь. «Фрама» нигде не было видно, но этому вряд ли стоило удивляться, потому что бóльшая внутренняя часть залива была скована льдом. Мы с радостью увидели на другом берегу Фрамхейм, который, купаясь в утренних лучах солнца, выглядел абсолютно таким же, каким мы его и оставили.
Была пятница 26 января 1912 года.
Со всех ног люди и собаки пустились бежать вниз с Барьера и дальше – по льду Китового залива. По скорости, с которой они передвигались, никто бы не сказал, что они заканчивают изнурительное путешествие длиной в 1400 миль.
Духу всего предприятия полностью соответствовало и то, что Бьяаланд для обобщения своих впечатлений выбрал совершенно определенный язык – не героического свершения, а лыжного соревнования, написав в своем дневнике: «Чертовски трудная работа – быть лидером гонки».
Глава 31
Поражение в гонке
На полюсе их уже ждали черные флажки.
Скотт, находясь на последнем стомильном участке за рекордно южной отметкой Шеклтона и медленно приближаясь к полюсу, считал «изнурительной эту работу по буксировке и передвижению саней». И еще жаловался, что их «чертовски выматывает монотонность, и в таких условиях легко представить, как можно окончательно выйти из строя». Он и его спутники совсем упали духом, еще даже не достигнув своей цели. Между тем, с учетом обратной дороги, они не прошли еще даже половины намеченного маршрута.
Скотт измучил своих людей на подъеме, не думая о том, что силы понадобятся им для возвращения. В любом случае своим отношением к людям как к тягловой силе он наглядно проиллюстрировал слова Нансена о том, что «использовать собак, может, и жестоко, но не менее жестоко перегружать работой людей». В том, что Скотт столкнулся с температурой, которая на пять-десять градусов была ниже, чем при путешествии Амундсена, следует искать только его вину. Взяв пони и, следовательно, отложив время старта, он попадал на плато на три недели позже летнего солнцестояния, когда сезон подходил к концу. Низкая температура становилась причиной страданий, которые людям было трудно переносить. Помимо рукавиц и сапог, другой меховой одежды у Скотта не было, а отсутствие меха, которым можно было бы прикрыть лицо, – логичное объяснение многочисленных случаев обморожения участников партии. Плохая лыжная техника, нерациональная навигация, перегруженные, плохо обслуживаемые и плохо управляемые сани, неэффективная организация лагеря, тяготы, связанные с тем, что в последний момент к группе добавился пятый человек, – список реальных проблем был длинным. Такая последовательная некомпетентность Скотта вообще может расцениваться как прямое стремление к смерти.
Он явно сам усложнял многие вещи.
Кроме того, он подвергал себя и своих спутников опасности погибнуть от жажды. Человек, выполняя тяжелую работу на большой высоте и в условиях низких температур, теряет огромное количество жидкости через пот. Эту потерю нужно восполнять, для чего обязательно следует много пить. Скотт, несмотря на собственный опыт и повсеместно доступную информацию по данной теме, не учел этого. Им едва хватало топлива для приготовления еды – что уж говорить о растапливании снега для получения физиологически необходимой людям воды. Поэтому Скотт и его спутники страдали от обезвоживания, которое вело к физической слабости и психическим расстройствам. К тому же они страдали от недоедания.
За время своего полярного путешествия люди Амундсена в итоге даже набрали вес. Питание сыграло свою роль в достижении победы – оно же решило участь Скотта. Рацион, разработанный Амундсеном для санного похода, включал в себя пеммикан, печенье, сухое молоко и шоколад. В рацион Скотта входили пеммикан, печенье, масло, какао, сахар и чай. Меню британской партии обеспечивало каждому человеку 4500 калорий в день, то есть ровно столько же, сколько получали люди Амундсена, пока он не увеличил порции на обратном пути, по дороге домой. Возможно, для группы Амундсена, двигавшейся налегке, такая калорийность была достаточной, но, учитывая гротескно тяжелую работу, которую выполняли люди Скотта, вручную буксируя сани, этого было катастрофически мало. Им требовалось еще не менее 1000–1500 калорий. Зимнее путешествие во время экспедиции «Дискавери» однозначно показало, что, выступая в роли собак в упряжке, люди при таком количестве калорий фактически недоедают. Скотт и Уилсон упустили это из виду. Аткинсон – нет. Но как флотский хирург он знал, что капитаны военно-морского флота в целом и Скотт в частности склонны считать мятежом даже обоснованную критику. Поэтому Аткинсон предпочел держать язык за зубами.
