Солдат корпуса Александра Юзефа Лисовского – литовского шляхтича, который во главе легких кавалерийских отрядов разорял территорию России во время Смутного времени
– Теперь мы не сомневаемся, – возразили посланные. – Истинный Дмитрий умел лучше обходиться с военными людьми!
Смелый ответ заставил лжецаря призадуматься. После долгих переговоров он согласился на свидание с князем. В последнюю минуту он хотел было от него уклониться, как бы предчувствуя, что его ожидает; но Рожинский самовольно проник в приемный зал и заявил, что не выйдет, пока тот, кто ему нужен, не придет к нему.
И «царь» должен был послушаться и протолкаться к трону сквозь свиту князя, не отменявшуюся такими пустяками. Удовлетворенный Рожинский соблаговолил поцеловать грубую лапу именующегося государем, но не отступил от своих требований. Через несколько дней вопрос о командовании разрешился согласно его желанию. Сами поляки потребовали низложения Меховецкого. Явившись в их «коло», претендент тщетно пытался пустить в ход средства, которые ему удавались среди москвитян: «Молчать! Б… дети!»
Крики тотчас же разразились еще громче; сабли выскочили из ножен; «царю» пришлось обратиться вспять, а вернувшись к себе, он оказался пленником: Рожинский приказал оцепить его дом. С отчаяния самозванец, говорят, хотел покончить с собой истинно-московским способом – проглотивши огромное количество водки. Но его крепкое сложение выдержало это испытание, и он покорился своей участи.
С. В. Иванов. В Смутное время. 1908 г.
Теперь были уверены в победоносном походе на Москву, потому что Рожинский оказался на высоте принятой на себя задачи. Но в то же время совершилась глубокая перемена в самом движении, которое толкало вперед претендента и даже вызвало его возникновение. Армия мятежников против Шуйского, чисто московская по происхождению и демократическая по характеру, превращалась в военное предприятие польской аристократии, которая стремилась заменить «боярского царя» питомцем нескольких чужеземных дворян.
Новая окраска революционного кризиса не замедлила, однако, подвергнуться новым видоизменениям. Московский океан был слишком громаден, чтобы польская струя, растворившись в нем, сохранила надолго свою напряженность. Постоянный прилив новых сил скоро подорвал военную диктатуру шляхтичей, а Рожинский встретил личного соперника в лице атамана запорожских казаков. Уже достигший известности, этот воин – Иван Заруцкий – был тоже польского происхождения. Родившись в окрестностях Тарнополя (в нынешней Галиции), он еще ребенком был захвачен татарами и после разных приключений сумел занять своеобразное положение среди казацких начальников. Храбрейший из храбрых, наделенный редкой энергией и такой красотой, что она впоследствии пленила Марину, он соединял очень развитое понимание военного дела с величавостью и внушительностью обращения, которыми ярко выделялся из своей среды.
Удивительное смешение, возникавшее из взаимодействия столь разнородных элементов, еще на время усложнилось появлением другого царевича в стане мятежников. Его привезли с собой донские казаки, подобрав неизвестно где и выдавая за племянника Дмитрия, Феодора Феодоровича. Царевичи роились теперь повсюду: в Астрахани некий Иван называл себя сыном Грозного, и некий Август ссылался на происхождение от какой-то другой царственной особы; Лаврентий именовался сыном несчастного Ивана, убитого Грозным; далее в степи с полдюжины Ерошек и Мартынок носили несуразные имена, заимствованные из казацкого словаря. Второй Дмитрий выказал себя не так сговорчивым, как был первый, и без всякого расследования велел убить неудобного родственника. Без сомнения, он так же охотно отделался бы от некоторых польских сообщников, но не смел об этом думать: Рожинский с талантом и энергией исполнял роль главнокомандующего, Лисовский во главе казаков-москвитян и Заруцкий во главе польских казаков пользовались свободой действий, часто близкой к безначалию. Что касается царя, с ним не считались. Он был здесь только для того, чтобы дать свое имя пьесе, которая разыграется в пользу других исполнителей, как надеялись его польские приверженцы.
Наличный состав армии самозванца поддается только крайне приблизительному подсчету. Будзило в своем подробном перечислении польских полков доводит общий итог до 8126 чел.; что касается гусар, то цифру в 1820 лошадей следует по крайней мере удвоить, так как каждая пика в этом роде оружия приходилась на двух или трех всадников. Рядом с мастодонтами польской кавалерии казаки, несмотря на свой пестрый живописный костюм и вооружение: широкие красные шаровары, длинные черные куртки (киреи) и высокие бараньи шапки, длинные копья, кривые сабли и мушкеты или самострелы, метавшие убийственные стрелы, представляли довольно жалкий вид; определяя их число в тридцать тысяч, русские историки, наверное, недалеки от истины.
С. И. Васильковский. Запорожец
Во всяком случае, Шуйскому приходилось считаться с грозной силой; а между тем, когда эта армия, сосредоточившись между Орлом и Кромами, готовилась к наступлению, Василий Иванович все еще упражнялся в опытах морального воздействия, хотя их первые результаты были далеко не утешительного свойства. Напротив, смущение и беспокойство усиливалось среди населения столицы. Устрашающие видения к тому же волновали умы. Под сводами Успенского собора сам Христос явился попу и объявил ему, что страшная кара падет на его отечество, ибо грехи его давно вопиют ко гневу небесному. Шуйский принял угрозу на свой счет и широко распространил известие о событии; духовные власти со своей стороны установили пятидневный пост и общее покаяние; но это не помешало мятежникам закончить свои приготовления.
Весной 1608 года их армия выступила в поход по направлению к Волхову, крепости, прикрывавшей дороги из Польши к Туле. Войско Василия Ивановича под начальством братьев царя, Дмитрия и Ивана Шуйских, и князя Василия Голицына, пыталось остановить нашествие, встретилось с авангардом, состоявшим главным образом из поляков, и после двухдневной битвы, 30 апреля и 1 мая, подверглось полному разгрому. Пять тысяч москвитян сложили оружие, согласившись целовать крест Дмитрию; по словам Буссова, разгром был бы еще значительнее, если бы Ламбсдорф, начальник немецких наемников на службе Шуйского, обещавший перейти на сторону претендента, не забыл обещания под влиянием выпивки. Он и его товарищи, сражаясь как львы, прикрыли отступление. Претендент ускорил движение к Можайску; он повсюду сыпал обещания, чтобы задержать поляков или привлечь под свои знамена московских крестьян: одним говорилось, что они будут вместе с ним царствовать в Москве; другим – что все земли и все дочери сторонников Шуйского перейдут в их распоряжение, – и армия не встречала сопротивления.
Относительно верности поляков явилось сомнение: у Звенигорода их встретил посланник Сигизмунда с приказанием немедленно возвратиться на родину. Это понятно: послы короля жили в Москве и готовились подписать договор. Более искусный в дипломатии, чем на поле брани, Василий Иванович сумел заключить с ними удовлетворительную сделку. Еще в июне 1606 года, пока Гонсевский и Олесницкий сидели в заключении близ Кремля, московское посольство с князем Григорием Волконским во главе и дьяком Андреем Ивановым отправилось в Краков и там после первого дурного приема добилось-таки назначения в Москву двух новых послов, Станислава Витовского и князя Друцкого-Соколинского. Озабоченный новыми внутренними неурядицами, Сигизмунд стал сговорчивее. По примеру Зебржидовского, некоторые подданные короля соблазнялись в это время завязать сношения с новым претендентом, намереваясь предложить ему корону Польши. Вице-канцлер польский Феликс Крыйский и канцлер литовский Лев Сапега впоследствии форменно ставили в вину этот преступный план всем сторонникам второго Дмитрия. Хотя это обвинение из лагеря политических противников нуждается в доказательствах, поведение Сигизмунда как бы оправдывает его. Нельзя не заметить, что в начале нового кризиса король весьма явно обнаруживает склонность к действию сообща с «боярским царем».
