Сандомирский воевода уверял впоследствии, что покорился только силе, и толковал про избиение всех своих слуг; но письма претендента к тестю, сохранившиеся в московских архивах, написанные до и после события, показывают, что между ними существовало по крайней мере начало обоюдного уговора. Сама Марина не принимала вида против воли похищенной. На дороге в Тушино пленники, весьма вероятно добровольные, встретили Яна Сапегу, который вел себя перед молодой женщиной рыцарем-покровителем, но не пытался отклонить ее от решения, которое она свободно приняла.
Остались ли у нее какие-нибудь иллюзии? Это неправдоподобно, да, по мнению Зборовского, Сапега, несомненно, рассеял бы их. Она знала почерк своего мужа, а Тушинский вор и не пытался подделывать свой. А ведь опять-таки они переписывались еще до встречи. По совету царя, царица без колебаний отправилась на показное богомолье в православный Звенигородский монастырь.
В своем дневнике Сапега косвенно изображает, что она была очень хорошо осведомлена, но как бы не вполне решилась. Послушать его, так даже был момент, когда дух ее возмутился; раз как-то она вдруг не захотела ехать в Тушино. Остаток ли стыда или, может быть, инстинктивная осторожность еще смущали ее. Но отец старался преодолеть их. Дважды, 11 и 15 сентября, опережая дочь, воевода ездил в Тушино и там ни на что не жаловался. Он не мог забыть обещаний, вырванных у первого Дмитрия, и потому поглощен был одной заботой, как бы завести исподтишка переговоры со вторым, чтобы не утратить своих выгод от первой сделки, с потерею которых не мог помириться. Если дочь проявила колебания прежде, чем выступить участницей торга, то отец, наверное, воспользовался ими только для того, чтобы придать важности своему вмешательству и повысить требования. Мы знаем характер этого лица; кроме того, достаточно убедительны сами красноречивые факты и один документ, с которым я сейчас познакомлю.
Марина Мнишек. Гравюра. 1908 г.
На другой день после вторичной поездки воеводы устроилась встреча супругов. Сапега опять-таки уверяет, что Марине немалых сил стоило согласиться на нее; а другой очевидец, слуга Олесницкого, в подробном описании свидания идет дальше: при виде «вора» несчастная женщина отвернулась с брезгливостью и ужасом, воскликнув: «Лучше смерть!» Несмотря на это, через четыре дня она была водворена в Тушине; там иезуит или бернардинец тайно обвенчал ее с вором; так свидетельствуют Мнишек и анонимный дневник польской нунциатуры; но эта подробность еще находится под сомнением.
Роспись городов Северского и Смоленского княжеств, отданных Лжедмитрием II в вечное владение Ю. Мнишеку. 1609 г.
На сейме 1611 года сандомирский воевода опять уверял, что подвергся вместе с дочерью отвратительному насилию, и в то время даже открыто заявлял о самозванстве претендента; но в это же время он умалчивал о пергаменте, подписанном самозванцем 14 октября 1608 года, который обеспечивал отцу Марины получение трехсот тысяч рублей, как только новый Дмитрий вступит в обладание своей столицей. Тогда документ был тщательно спрятан, но впоследствии он появился на свет Божий и в 1736 году зарегистрирован в Варшавском архиве. Его владельцы, отдаленные наследники воеводы 1608 года, но все еще столь же корыстные, настойчиво требовали погашения долга; желая сохранить добрые отношения с Польшей, Петр Великий признал документ, но предложил получить по нему всего шесть тысяч дукатов; они их приняли, оставив за собой право на получение полной суммы долга. В 1608 году, впрочем, не один сандомирский воевода получил вознаграждение за гнусный договор, которым он привязывал дочь к ложу простолюдина и делал ее сообщницей негодяя. Павел Тарло взял обязательство в двадцать тысяч злотых, а бывший посол, высокородный, прегордый и пребогатый Олесницкий не пренебрег обещанием обширных земель на польской границе! И тот и другой, должно быть, принимали участие в переговорах и помогли заключение сделки.
Претенденту еще нечем было платить, но обещаниями насчет будущих благ он щедро раздавал чины, места и почести. В двух милях от старой столицы быстро выросла другая, с многочисленным и внушительным правительственным штатом. В течение длинного ряда месяцев в ней разыгрывался полутрагический, полушутовской спектакль, на котором мы должны остановить внимание читателей.
Глава II
Две столицы
1. Москва и Тушино
Осада одного города другим – явление довольно редкое в военной истории. Оно произошло тогда в империи царей, когда Тушино быстро обратилось в город, в укрепленную резиденцию огромных размеров. Близкое соседство столицы государства с главным центром мятежников при тех условиях, в которых находилась Московия, неизбежно вызывало передвижение населения, целую эмиграцию в ущерб метрополии. Постоянно пополняя свой разнообразный состав и развивая наспех налаженную организацию, главный штаб претендента проявлял неотразимую притягательную силу то заманчивыми обещаниями, то очевидными выгодами. В старой метрополии жилось очень скучно под управлением неприветливого Шуйского; а когда мятежники плотно окружили ее со всех сторон, в ней стало даже душно, и с начала июня 1608 года началось массовое переселение, в волнах которого представители знатных семей смешивались с перебежчиками всяких чинов.
Родня Романовых показала дорогу, и Тушино гостеприимно приняло двух его знатнейших представителей – князей А. И. Сицкого и Д. М. Черкасского. За ними последовал виднейший герой заключительных перипетий этой драмы, Д. Т. Трубецкой, увлекая за собой двоюродного брата Юрия Никитича, уже приговоренного к высылке за участие в военном заговоре, указанном выше. Ему тотчас пожаловали боярство – не особенно лестное звание в Тушине, так щедро расточал его претендент. Князьки, вроде С. П. Заскина и Ф. П. Барятинского, делили эту честь с простыми дворянами, как Салтыков-Морозов, с казаком Заруцким, даже с крестьянином Иваном Федоровичем Наумовым! Тушинский вор был неискушен в генеалогии; он спешил обставить себя, как подобало государю, достаточным числом сановников, собственной думой и иерархией чинов. Его обер-гофмейстером был князь С. Г. Звенигородский, из древнего дома Черниговских владетельных князей, совсем утративших прежнее обаяние; в царском совете вместе с князем Д. И. Долгоруким заседали возведенный в окольничии Михаил Молчанов и бывший дьяк Богдан Сутупов.
Первое время здесь первенствовала выслужившаяся знать времен опричнины. Старая аристократия с олигархическими наклонностями теснила ее в Москве при Шуйском, и она охотно изменяла притеснителям, а Тушино, разумеется, имело основание особенно охотно принимать новобранцев из этой среды. Но, нравственно дряблый и незначительный числом, этот цемент первоначальной группировки скоро рассыпался; в него всосалось большое число сторонников Наумова и дало перевес элементу, усилившему по естественному сродству значение казаков, которые с каждым днем вели себя все вольнее благодаря своей многочисленности. Попович Васька Юрьев стал всемогущим лицом в приказах, а рядом с ним кожевник Федька Андронов положил начало прославившей его карьере. Более изворотливые и деятельные, эти представители московского простонародья захватили в свои руки служебные места. Предоставляя боярам начальство над полками и управление в областях, они стали хозяевами стана, и сами поляки очищали им поле действий.
