В 1790 году в городе насчитывалось 4274 жителя. В 1809 году состоялось первое заседание тридцати депутатов городского совета Инстербурга. Отделить историю города от судьбы замка невозможно — так плотно переплелись их судьбы. Вместе они сдерживали набеги литовцев, вместе скорбели по горожанам, уведенным в рабство татарами — польскими наемниками, которых возглавлял шляхтич Гандзевский. Инстербургу — и городу, и замку — приходилось кормить и солдат Наполеона в XIX веке, и русских в Первую мировую войну.
В 1839 году в городе состоялись первые лошадиные бега. Событие это только на первый взгляд кажется незначительным, на самом деле эти бега оказали далекоидущие последствия не только на город, но и на всю Пруссию — ведь тогда впервые были выставлены знаменитые ныне тракененские лошади. Рассказывая об Инстербурге, мы просто обязаны рассказать об этих лошадях, а заодно и о древнем спутнике Инстербурга — замке Георгенбург.
Построенный вначале Орденом для нужд церкви, он всегда оставался в тени своего мощного соседа. Но только до 1812 года, пока замок не купил некий маклер по фамилии Хейно, который тут же перепродал его иностранным инвесторам — семье англичан Симпсонов. Наслышанные о выносливости и неприхотливости местной прусской лошадки, ведущей свою родословную от свирепых боевых лошадей пруссов, Симпсоны скрестили ее с чистопородными английскими рысаками и получили ту самую тракенку, о которой сегодня мечтает каждый уважающий себя конезаводчик. Кстати, в XIX веке Георгенбург продавал коней только государственным предприятиям Европы. Купить тракенку обычному человеку было очень непросто. До сих пор среди коневодов рассказывают о жеребце по кличке Бахус, которого в 1872 году заводчики продали за 32 тысячи марок. А это были совсем не те марки, что нынче…
К 1939 году в Инстербурге было 48 711 жителей.
Черные паруса в Пиллкоппене
Это было весной 1709 года.
Пастор рыбацкой деревушки Пиллкоппен, что на Куршской косе, ночью лежал без сна и слушал, как гремят льдины на заливе.
— Ну, вот и весна, — думал он. — Скоро рыбаки выйдут на промысел. Появится заработок, поселок оживет после зимней спячки, и во дворах засмеются дети.
Ураганный ветер выл в печной трубе и рвался в окна, но на душе у пастора было радостно. Все-таки весна идет.
Ему показалось, что хлопнула входная дверь. Пастор удивился, потому что помнил, как закрывал ее. Он встал и отправился посмотреть, что происходит в сенях. Вдруг дверь спальни распахнулась. Чьи-то руки подхватили его и бросили на кровать. Мужской голос потребовал, чтобы он немедленно оделся и пошел в кирху. Пастор даже не испугался, потому что не понял, что происходит.
— Как же я оденусь в темноте? — поинтересовался он.
Ему разрешили зажечь лампу. И когда он увидел тех, кто пришел, ему стало не по себе: в комнате стояли двое мужчин, одетых во все черное. Лица их были скрыты темными платками так, что видны были только глаза.
— Что вам от меня нужно? — спросил пастор, дрожащими руками натягивая сутану.
— Не бойтесь, — сказали ему. — Мы не грабители. Мы свидетели новобрачных. Нам нужно, чтобы вы обвенчали пару, которая уже ждет у кирхи. Там же и гости. У нас все готово, так что дело за вами.
Пастор только пожал плечами. Возражать в его положении было бессмысленно.
Подходя к кирхе, он увидел людей в черных одеждах. За ними, в заливе, покачивался корабль с черными парусами. И тут пастор по-настоящему испугался и бросился бежать. И убежал бы, но в темноте не разбирал дороги и уперся в кладбищенскую ограду, где его и настигли мужчины в масках. Они волоком притащили пастора в кирху и освободили только у алтаря. К этому времени в кирхе уже горели свечи. Кто-то заиграл на органе неизвестную пастору тягучую мелодию. От этих звуков у него мороз прошел по коже.
Жених и невеста уже стояли перед алтарем коленопреклоненными. Они были единственными из присутствующих, кто не скрывал бледных, будто сделанных из воска, лиц. Пастор обвенчал их, и вся свадьба подалась из кирхи на берег залива.
Двое ночных гостей отконвоировали пастора к его дому. Уходя, они велели священнику не следить за ними, а в дополнение подперли дверь пасторского дома палкой, чтобы после их ухода тот не смог выйти.
Все еще дрожа, священник, не раздеваясь, лег на кровать. И тут раздался удар колокола.
— Ветер, — успокоил себя пастор, хотя прекрасно знал, что такого не случалось даже в самые сильные ураганы.
Утром прихожане, не найдя пастора в церкви, пришли и освободили его из заточения. Он не стал рассказывать о событиях прошедшей ночи и заторопился к службе. Но в кирхе его ждало еще одно потрясение: у алтаря стоял гроб с той самой невестой, которую он ночью обвенчал. Ни записки, ни чего бы то ни было, проясняющего хотя бы ее имя, не нашли. Пастор отпел девушку и с несколькими рыбаками — добровольными помощниками — похоронил на кладбище безымянную. На простом деревянном кресте так и было написано: «Неизвестная. 1709 год, число».
К вечеру того же дня пастор почувствовал недомогание — у него поднялась температура. Он подумал, что простыл на ночной прогулке, заварил чай из трав и укутался потеплее, надеясь, что к утру температура спадет. Но облегчения не наступило. Наоборот, его лихорадило так, что в сознание он почти не приходил.
Так в деревушку пришла чума.
Следом за пастором заболели рыбаки, принимавшие участие в похоронах безымянной невесты, потом члены их семей, соседи…
Все время дул ветер. На поселок двинулись дюны, которые некому было остановить. Песок вваливался в окна мертвых домов, заползал на кровати и столы, засыпал колодцы.
Несколько рыбаков из Росситтена пришли как-то к Пиллкоппену и долго кричали, пока к ним не вышел мальчик лет двенадцати. Рыбаки предупредили, что каждый день будут носить еду для оставшихся в живых жителей поселка и оставлять ее на окраине. Ранним утром мальчик должен был там же, на границе поселка, выставлять столько камней, сколько человек еще нуждались в пище.
В первый день на дороге перед поселком лежали девять камней. На другой день их было семь. К концу недели только один камень сиротел посреди дорожного полотна.
Песок заносил уже и кирху, а ветер все дул, не ослабевая.
По странной прихоти, чума не тронула подростка. Он единственный выжил, хотя от самого поселка не осталось и следа. Пиллкоппен без остатка был поглощен песком. Где-то в недрах дюн остался пасторский домик, кирха, погост с крестом и надписью: «Неизвестная. 1709 год…»
Упрямый мальчик не желал покидать общую могилу своих родных и соседей. Он устроился жить неподалеку, соорудив себе у залива хижину. Скоро там же поселился какой-то рыбак с семьей.
— Как называется это место? — спросил он у мальчика.
