В 1936 году открылось автобусное сообщение Кёнигсберг — Пиллау. Первой ласточкой оказался некий Франц Ширмахер, который где-то по случаю приобрел подержанный автобус «Бюссинг». Через год Франц купил еще один автобус. Перед войной удовольствие прокатиться до Кёнигсберга стоило 20 пфеннигов.
В начале XX века город бурно развивался, это видно по данным переписи: в 1925 году в Пиллау жило 6900 человек, а в 1939-м (всего через четырнадцать лет) — вдвое больше, 12 379. Здесь работали рыболовецкий, пассажирский и военный причалы порта. В городе был специальный морской госпиталь и мореходное училище. Выходило несколько газет. Самая старая из них — «Пиллауские огни» — прожила ровно сто лет — с 1846 года. Выпускались еще «Пиллаусский вестник», «Пиллаусская общественная газета» и «Курортный листок». Кроме обычных для прусских городов народных и ремесленных школ, было и учебное заведение, которое давало универсальное высшее образование.
Епископ Шлоттеркопф
Права, закрепленные за вольными прусскими городами, были настолько широки, что города эти могли объявить войну, кому им вздумается. Или, наоборот, отказаться от участия в войне, если городским властям она не нравится. К примеру, в XVI веке Фишхаузен поначалу не пожелал принимать участия в затеянной будущим герцогом войне Пруссии с Польшей за независимость. Но по договору с Альбрехтом, бывшим тогда еще Великим Магистром, горожане все же обязались содержать за свой счет рыцарей, если возникнет необходимость. В договоре было сказано: «Замок Фишхаузен должен быть открыт для рыцарей Ордена днем и ночью». Итак, договор был подписан, фишхаузенцы в войне не участвовали и были этим очень довольны. Вот только удовольствие было недолгим. Однажды в Фишхаузен явились сразу триста вооруженных всадников с черными крестами на плащах.
Тут стоит вспомнить, что в замке была и резиденция епископа Замланда. Им в то время был некий Николаус фон Шёнек — пожилой человек, перенесший в молодости какую-то болезнь, после которой голова его стала трястись. Язвительные фишхаузенцы прозвали его «Шлоттеркопф» — «трясущаяся голова». Увидев такое количество молодых, крепких и, главное, голодных воинов, бедный Шлоттеркопф сильно загрустил. А вместе с ним приуныли и горожане.
Несколько дней потребовалось рыцарям, чтобы опустошить запасы пропитания в замке. Еще немного времени ушло на то, чтобы опустели продовольственные лавки города. Все последующее время епископ вкупе с городскими властями занимался тем, добывал средства для прокорма рыцарей. Налоги с горожан выросли неимоверно, да и хитрые крестьяне взвинтили цены на продовольствие. Фишхаузенцы уже подумывали, что участие в войне обошлось бы им дешевле. Вдобавок ко всему, их надежды на то, что рыцари когда-нибудь уберутся из замка, лопнули. Выяснилось, что в замке постоянно находятся не одни и те же воины, а на смену уже отъевшимся приходят другие.
Старый епископ, как привидение, бродил ночами по замку, спотыкаясь о спящих вповалку, где попало, рыцарей. Он потерял покой и сон в поисках способа избавления от такой напасти.
Выручил всех егерь епископа.
Однажды утром он явился в замок, и сказал, что в городском лесу Фишхаузена видел большое стадо диких свиней. Стадо настолько велико, что не один десяток человек нужен, чтобы окружить его. Рыцари пытались отнекиваться, но епископ убедил их участвовать в охоте: мол, ни горожане, ни кнехты ничего в охоте не понимают и только распугают животных. А если за дело возьмутся рыцари, то к вечеру в замке будет вдосталь отличного жаркого из свежатины, и, кроме того, воины на пару недель будут обеспечены копченостями.
До вечера рыцари носились по лесу — и никаких свиней не нашли. Злые, они явились в Фишхаузен и обнаружили ворота замка запертыми. Долго стучали, но ворота так и не открылись. Рыцари было подумали, что с епископом и его людьми что-то произошло, как вдруг на оборонительной галерее появился сам Шлоттеркопф, и объявил, что ворота замка отныне будут на замке. Крестоносцы напомнили ему о договоре. На что епископ ответил:
— Да, я подписывал такой договор, и давал магистру клятву держать замок открытым для рыцарей Ордена. Но в договоре не сказано, с какой стороны он должен быть открыт. Я подумал, и решил, что с этого дня буду держать его открытым с неба, а не с поля.
Проклиная епископа, рыцари ушли из Фишхаузена.
Справедливости ради, следует заметить, что фишхаузенцы, так легкомысленно отнесшиеся к той войне с поляками, вскоре горько пожалели об этом. Орден войну проиграл. И двухсотлетнее иго вассальной зависимости от польской короны тяжким бременем легло на каждого пруссака — будь он горделивый кёнигсбержец, заносчивый фишхаузенец, или трудяга-крестьянин. Пруссия — одна на всех.
Два колдуна
В то недолгое время, когда Пруссия входила в состав Германской империи, берлинские короли и канцлеры предпочитали вербовать в свою гвардию новобранцев-пруссов, отличавшихся высоким ростом, силой и храбростью в бою. Для этой цели туда направлялся кто-нибудь из генералов. Он ездил по прусским провинциям и отбирал приглянувшихся молодых людей. Нередко вербовщик, плененный красотами прусской земли, на склоне лет переселялся в те края. Об одном из таких генералов, некоем стареющем бароне, и пойдет речь.
Уходя из армии на заслуженный отдых, он выпросил у короля небольшое поместье под Кёнигсбергом и, приехав туда, с жаром принялся хозяйствовать. Кроме прочих новшеств, он решил построить у себя и мельницу. Сказано — сделано. Вскоре закипела работа. И все бы ничего, если б не одно обстоятельство, которое привело в недоумение местных жителей. Рабочих для строительства барон привез из западных германских земель. Поступок непонятный, но хозяин — барин, кто знает, что у него на уме? Тем более что странности за ним уже замечали. Поговаривали, будто барон однажды ехал через залив в карете, и вода держала его, как земная твердь. Ходили и другие слухи. Барона считали колдуном, сторонились и старались в его дела носа не совать.
Мельница была почти готова, когда возле нее появился опрятный человек, судя по одежде, явно из пруссов, и, понаблюдав немного за работой строителей, поинтересовался у начальника стройки, уж не приезжие ли они. Тот кивнул. Тогда прусс стал говорить: у них, дескать, малость по-другому строят. Вот это, мол, надо было сделать так, а это — иначе. Потому что та штуковина будет работать при любых условиях, а эта не будет крутиться никогда. А все оттого, что…
Так они поговорили час или два, и начальник стройки, поразмыслив, решил, что во многом прусс был прав и надо бы сделать так, как он советует.
— Давай-ка, — предложил он пруссу, — я нынче вечером поговорю с хозяином и упрошу его взять тебя на работу. Вижу, много от тебя будет пользы.
