Ластадия
Так издревле называли район портовых складов на берегах Прегеля в центре Кёнигсберга. Он был особенно примечателен своими многоэтажными зданиями фахверковой — с каркасами из прямых и наклонных балок — постройки и притулившимися к ним парусами грузовых и рыбацких корабликов. Уже в XIX веке Ластадия привлекала толпы туристов и художников своим средневековым колоритом. Сохранилось множество фотографий и живописных работ, запечатлевших этот район в первой половине XX столетия. К сожалению, только по ним мы теперь можем судить (и то весьма поверхностно) о том, что тянуло в Ластадию романтиков из Европы.
Тело святого Адальберта
К западу от Фишхаузена у небольшого поселка Тенкиттен стоит крест, поставленный когда-то в месте гибели святого Адальберта — первого миссионера-христианина, пробравшегося в X веке в языческую Пруссию. Правда, сначала — в 1424 году — здесь была поставлена часовня. Но во время урагана 1669 года она была разрушена, и о святом Адальберте в лютеранской Пруссии стали забывать. Однако политическая иммигрантка из Польши графиня Эльжбета Велькопольска, коротая свои диссидентские будни в Фишхаузене, от скуки неожиданно вспомнила, что, по преданию, именно в этом месте безвинно сложил голову весьма почитаемый католиками святой. Именно по ее просьбе прусскими властями на месте разрушенной часовни в 1831 году и был водружен сначала деревянный, а затем и железный девятиметровый крест. Стоял он вплоть до тех времен, пока в этих местах не появились строители коммунизма. Те, конечно, крест своротили. Но недавно усилиями краеведов и общественности крест, который в точности повторяет тот, что поставила польская графиня, был восстановлен, а о подвиге Адальберта, признаваемого святым мучеником как католиками, так и православными, заговорили опять.
Но поскольку канонизированная официальной историографией и церковью якобы правдивая история путешествия этого миссионера в Пруссию, его пребывания и гибели настолько полна логических неувязок и нелепиц, что сама похожа на миф, мы ее пересказывать не станем. Гораздо интереснее посмотреть на то, как преломились реальные факты в умах переселенцев-христиан, пришедших в Пруссию с запада Европы, и как менялось их мышление под влиянием местных традиций и верований. Вот что рассказывают саги Пруссии.
Как известно, проповедовать Адальберту довелось недолго. Пруссы почти сразу после высадки будущего святого мученика в Самбии изловили его и, не выслушав как следует Святого Писания (Адальберт, правда, изъяснялся на неведомом им языке — на латыни), отрубили ему голову. Однако Адальберт, недолго думая, подхватил голову под мышку и пошел дальше — нести слово Божье. Голова при этом, ни на миг не замолкая, пела псалмы и одним только этим сильно смущала умы пруссов, закосневших в своем язычестве. Не растерялись только самые свирепые из них — жрецы-вайделоты и витинги. Они изрубили Адальберта на мелкие куски, разбросали их по песчаному берегу и, довольные своим варварским поступком, разошлись по домам. А вечером на пустынном берегу куски святого стали сами собой сползаться в одно место. К утру все они срослись, и тело святого вновь обрело прежний облик. Не хватало только одного пальца. Как выяснилось впоследствии, палец этот отрубил один из прусских князей, увидев на нем золотой перстень. Кольцо он забрал себе, а выброшенный палец подхватил ястреб-перепелятник. Птица взлетела над морем, но, не удержав свою ношу, уронила палец в воду. Там его тут же проглотил лосось. Будь у этой рыбы немного больше ума, она бы этого не сделала. Ведь палец принадлежал святому человеку и так ярко светился в желудке лосося, что того было видно издалека. Он очень скоро попался рыбакам. Те оказались христианами и, разделав рыбину, быстро смекнули, что палец принадлежит не иначе как человеку святому, и рассказали о чуде польскому королю Болеславу Храброму. Король, глядя на их находку, сразу понял, что тот самый Адальберт, бывший пражский епископ, которого он так горячо отговаривал от похода в Пруссию, туда все-таки дошел. Зная, насколько пруссы жадны до денег, благочестивый и богобоязненный Болеслав решил выкупить у них тело святого. Те запросили ровно столько золота, сколько весил сам Адальберт. Пока они торговались, тело святого стерег огромный орел, отгоняя любопытствующих. В разных пересказах легенды срок этой вахты колеблется от одного месяца до сорока лет. В итоге Болеслав согласился на требования пруссов. О чем потом, правда, сильно пожалел: оказалось, что все золото Польши не смогло перевесить чашу весов, на которой лежал Адальберт. Но тут мимо прошла сирая старушка и добавила две денежки. Чаша с телом тут же взмыла вверх. Две монетки нищенки оказались ценнее золотых запасов целого государства. Такова мораль сей сказки.
На первый взгляд эта легенда — типичный образец раннехристианского мышления человека Средних веков, наивного и верящего более чудесам, чем реальным фактам. Но не все так просто.
Если вспомнить, что, согласно прусской мифологии, души мертвых уносил в Страну Предков ворон, называемый иносказательно «орел Пикола», то становится очевидным влияние на эту легенду прусских преданий. Это и орел, стерегущий незахороненный прах, и кажущаяся анекдотичность воссоединения разрубленных кусков тела Адальберта. Последнее — явные отголоски жреческих ритуалов прусских вайделотов. Есть достойные внимания свидетельства того, что, входя в экстаз от общения с богами, вайделот не только протыкал свое тело мечом в разных местах, но и отрубал от него части, вплоть до отсечения кисти или стопы, и потом приращивал их, не нанося себе в итоге ощутимого вреда. Есть упоминания и о том, как жрецы распарывали себе животы и потом, подобрав вывалившиеся кишки, как ни в чем не бывало вставали и невредимыми заканчивали ритуал. По рассказу очевидца, жрец одного из родов племени вармов, сидя в такой близости от священного костра, что трава вокруг него выгорела, с молитвами отрезал от себя куски мяса и раскидывал их в стороны, посвящая жертвы Перкуну, Потримпу и Пиколу. Затем он отделил голову и положил ее рядом с собой. Причем голова эта продолжала бормотать заклинания.
Вайделоты умели многое. А уж о фокусах с вхождением в огонь или парением в нескольких локтях над землей и говорить не стоит. Все это трудно объяснить последствиями массового гипноза. Тем более что навыками гипнотического влияния на людей и, естественно, способами защиты от них владели многие пруссы. Рассказы тевтонских рыцарей о том, как витинги самбов в единоборстве вдруг растворялись в воздухе, а затем появлялись за спиной крестоносца, нанося удар оттуда, очень многочисленны.
Вероятно, прусские жрецы действительно обладали неким мистическим Тайным Знанием, доставшимся им от предков. Упоминания о нем проходят красной нитью через весь наиболее древний пласт прусского эпоса, косвенно это подтверждается поклонением пруссов огню. Изолировав Ульмиганию от мира, они смогли сохранить это Знание. В отличие от других арийских народов, подвергшихся сначала эллинизации, а затем — христианизации и растерявших его где-то на дороге прогресса. Но, как сказал о пруссах французский историк Эрнест Лависс, «никакому народу нельзя так резко отличаться от своих соседей». Крестовый поход против Ульмигании разорвал ту последнюю ниточку, которая еще связывала европейские народы с культурой дохристианских времен. А те скудные сведения, что донесли до нас саги пруссов, — только жалкие обрывки той нити.
