Остальные путешественники тоже стали потихоньку подтягиваться, на площадь съезжались автомобили, достойные списка лучших людей, одна Лаура Петровна приехала на заурядной «десятке». Все выгрузились и разбились на группки: МЧС к УВД, педагогика к медицине, батор отдельно, им не к кому было приставать. Собственно, все эти Листвянки и Скрайневы и все остальные интересовали меня не шибко, с ними я успел пообщаться на организационном собрании, а вот саму Рокотову я допрежь не видел. И Герасимова. На собрание они не явились, и теперь мне хотелось узнать почему. Направился к баторским.
Рокотова и Герасимов стояли возле фонаря и молчали. Рокотова… ну, вообще никакая. Герасимов тоже. Их никто не провожал, и, как мне показалось, они пришли к автобусу пешком, выглядели они при этом решительно и классово чуждо. Не то что как-то нешибко наряжены, наоборот, неплохо, даже дорого, у Герасимова я заметил кроссовки тысяч за пять, не меньше, а Рокотова облачила свою фигуру в вязаную кофту, причем какой-то хитрой, сразу видно, что не дешевой вязки.
– Как самочувствие? – нагло осведомился я.
– Хорошо, – неприветливо ответил Герасимов. – А что?
Подозрительный какой.
– Говорят, у вас там вспышка инфекции, – я кивнул подбородком в сторону батора. – Лихорадка нижнего Нила, вирус Эбола, все такое. Многие заразились.
– Нет у нас никакой лихорадки, – ответил Герасимов.
Поглядел на меня недоброжелательно, – впрочем, понятно, баторцы городских не очень любят.
– Как это нет лихорадки? – удивился я. – А Лаура Петровна нам вчера сказала, что у вас там все совсем плохо. У всех поголовный понос, диарея и общее недержание организма.
– Нет у нас никакого недержания, – строго ответила Рокотова. – А ты, наверное, Бенгарт?
И так прищурилась, недобро. А я стал вспоминать – не писал ли я чего-нибудь про батор? Если и писал, то только положительное, ну, разве что про компьютерный класс немного ругнул. Что класс есть, а толку нет, потому что нет программ. Не очень, кстати, обидно написал, в меру. «Железо на марше» или так как-то. Хотя кто их, баторских, знает, может, злобу затаили на слово правды.
– Ну, Бенгарт, – сказал я. – А что?
– Ничего. – Рокотова отвернулась.
А Герасимов так по-медвежьи на меня уставился, точно я был его кровный враг, хотя мы с ним еще ни разу не поссорились даже.
– А ты Рокотова? – опять нагло спросил я. – Это ты про Карлссона сочинила?
Рокотова демонстративно отвернулась.
– Значит, ты. Я вот всегда хотел у тебя спросить…
– Потом спросишь, – сумрачно оборвал меня Герасимов. – Ты вообще знаешь что…
– И запор, – в ответ перебил я.
– Что запор? – не понял Герасимов.
– У вас, как я погляжу, в баторе не только понос, – улыбнулся я. – Но и наоборот. Знаешь, есть прекрасный способ…
Герасимов стал увеличиваться в размерах от злости, ситуация начала обостряться, я уже подумывал, как выйти из этого положения с честью… Помог Лаурыч. Паша Скрайнев, остолоп. Он подошел к нам, улыбнулся в соответствии со своим внутренним миром идиотически и сказал:
– А я был однажды в санаторке. Нас там гороховым пюре угощали.
Рокотова остолбенела от ярости. Они там, в баторе, все очень большие патриоты. И если кто-то на батор тянет, они просто в бешенство приходят.
– Вот о гороховом пюре и поговорите, – сказал я и отправился грузиться в автобус.
Вещей у меня было немного, рюкзак и чемоданчик, я забросил рюкзак в багажное отделение, успев отметить, что там уже расположилось несколько дорожных сумок явно заграничного происхождения. Немцы.
– Внимание! – крикнул Жмуркин в мегафон. – Внимание! Организационный момент! Все собираемся на площади! Внимание!
Из автобуса выбрели немцы, два парня и девчонка, сразу видно – не наши люди, обувь у всех чистая, на лицах нет прыщей, волосы без перхоти. Я сразу решил, что немцев буду называть просто – Дитер и Болен, у меня мама любила эту группу, до сих пор иногда слушает и слезу роняет. А вот для девчонки прозвище сразу не придумалось, и мне это понравилось. Я люблю людей, к которым кличка не липнет сразу, к немецкой Александре она не липла.
Немцы робко огляделись и направились к Жмуркину, а я забрался в автобус и выбрал себе местечко недалеко от туалета. Специально. Вот захочет Иустинья Жохова освежиться, а я стану на нее ехидно смотреть, Жохова засмущается и сделает вид, что просто решила размяться, вернется на свое место и будет мучиться. Благодать.
Ко мне подошел водитель. У него тоже был какой-то немецкий вид, усы, пузо, костюм, я подумал, что его зовут, наверное, тоже соответствующе, как-нибудь на букву «ш», Штрассенбокль.
– А ты чего не выходишь? – спросил Штрассенбокль по-русски.
– У меня недостаточность, – ответил я.
– Какая еще недостаточность?
– Общая. Могу показать, если хотите.
Я стал задирать майку.
– Нет, не надо, верю. – Шуттерфлюг усмехнулся и отправился на место водителя.
А я устроился поудобнее, надул подушку для шеи и подумал, что буду каждый раз придумывать ему новую фамилию, для развития фантазии. Задремал, сквозь сон до меня доносились дружные вскрики, хлопки в ладоши, смех и прочее прощание славянки, кажется, кто-то стучал в барабан и дул в трубы. Хотя вполне может быть, что это мне приснилось.
Спал я, кажется, долго, проснувшись же, обнаружил, что автобус вовсю катит по федеральной трассе. По сторонам мелькали деревни разной стадии заброшенности, постоялые дворы с заправками, лесопилки с горами отработки, всякая прочая разруха, я вздохнул счастливо и свободно, отметив с удовольствием, что путешествие началось.
Путешествие началось! Дом остался позади, остался позади город, и юная журналистика, и всякая прочая дребедень, впереди была дорога и море удовольствия. Я не сомневался, что лучшие люди нашего города оправдают мои ожидания. Я очень надеялся, что они мои ожидания превзойдут.
Я счастливо улыбнулся и огляделся.
На соседнем ряду сидел Жмуркин, двигал бровями, изучал записную книжку, и на лице у него блуждало некое сомнение. Я его понимал. Если честно, я бы на его месте остановился бы километров через пятнадцать и выкинул бы всех лучших в канаву. Ну, кроме немцев, о них мы ничего не знали, может, они вполне приличные.
Немцы, кстати, держались кучно, устроились на первых сиденьях и молчали. Дитер смотрел в окно, Болен смотрел в навигатор, Александра читала, кажется, что-то на русском. «Prestuplenie und Nakazanie».
Александра была, кстати, ничего, то есть сразу мне как-то понравилась. Глаза большие, и лицо осмысленное, душа проглядывает, кажется, у нее папа дирижер оркестра. Девушка из интеллигентной немецкой семьи, одним словом. Правда, к ней тут же стал липнуть Лаурыч, причем, как мне показалось, с явного одобрения матери, видимо, Лаура Петровна очень хотела укреплять международные отношения. Но Лаурыч меня не очень смущал, если честно, Лаурыча в потенциальной схватке за сердце Александры можно было не учитывать, я его сморчком перешибу. Да и Александра… Могу поспорить на правое ухо, что с Лаурычем Александра дружить не станет.
