– Не надо это выкладывать, – попросила Лаура Петровна. – Виктор, ты ведь сам понимаешь…
– Да, конечно, – кивнул я. – Конечно, понимаю, не полено.
– Вот и хорошо. В конце концов, в нашем городе так мало хороших журналистов.
– Это точно, – согласился я. – Хороших журналистов вообще мало. Их и в столице мало, и в мире. В Германии, я слышал, хороший журналист на вес золота. О, Германия, страна предков, как хотел бы я увидеть твои тенистые логи… Вы знаете, что такое ностальгия?
Лаура Петровна скорбно вздохнула.
– Я понимаю тебя, Виктор, – кивнула Лаура Петровна. – Понимаю твои намерения… Можешь идти. А о ностальгии я серьезно подумаю…
– Яволь, кнедиге мэдхен, – сказал я. – Видергебурт, как говорил старик Мефистофель.
И отправился в свой номер.
Меня поселили с Герасимовым; когда я вошел в комнату, Герасимов сидел на койке и смотрел в стену. На меня поглядел с подозрением и с отвращением, точно это я заразил его в младенчестве туберкулезом и вообще отравил существование. Хотя его можно понять, на баторцев вообще не надо обижаться, им и так трудно жить. Но, с другой стороны, и на руках их таскать я не нанимался.
Я бухнулся в койку и спросил:
– Как жизнь?
– Нормально, – ответил Герасимов.
– Ясно. Слушай, я тут хочу к Рокотовой подкатить, она мне очень нравится. Хочу с тобой посоветоваться…
Герасимов поглядел на меня долгим взглядом.
– Все ясно, – сказал я. – Ты писал ей стихи с восьми лет, но она не отвечала взаимностью.
Герасимов промолчал.
– Я знаю, такое бывает, – сказал я. – Я сам был как-то жестоко обманут бессердечной прелестницей, отдан на поругание, ну, и так далее… Ничего, стисни зубы, и вперед, надо как-то жить, судьба ее накажет. А хочешь, я про нее статью напишу? Из мужской солидарности.
– Какую еще статью?
– Разоблачительную. Наверняка она этот свой реферат про Рейнеке-Лиса не сама написала, а сперла откуда-то…
– Ты что, совсем? – спросил Герасимов с угрозой.
– А ты шуток не понимаешь совсем. Это шутка. Сатира и юмор.
– Она сама все написала! – с сердцем произнес Герасимов. – Сама! Она три года изучала! Немецкий язык выучила! В Мюнхенскую библиотеку писала! Она…
– Понятно, – оборвал я. – Ты до сих пор пишешь ей стихи. Это по-мужски! Постоянность – мужское качество.
Я встал с койки, подошел к Герасимову, пожал ему руку.
– Я сам сочиняю, – шепотом признался я. – Если хочешь, могу прочитать…
Герасимов поспешно отказался. Но я все равно ему прочитал. Из раннего. Чтобы жизнь малиной не казалась.
Да… Проехали каких-то двести от силы километров, а столько впечатлений. И палец болит как-то иначе, я бы сказал, возвышенно. Бывает и от Жмуркина польза. Как оно ни престранно. Как оно ни удивительно.
Позвонил телефон, позвал на экскурсию.
Осмотр Торговых рядов и Ипатьевского монастыря прошел спокойно. Пассионарный заряд, клокотавший в крови моих сотоварищей, был растрачен на жилище Снегурочки, и дальше они вели себя относительно прилично. Совсем вечером мы даже прогулялись вдоль Волги. Дождь кончился, Волга была умеренно прекрасна, по волнам качались резиновые лодки с рыбаками, ну и вообще.
А завтра был Плёс.
Глава 9
Суздаль как предчувствие
– А это Суздаль, – устало сообщил Жмуркин в микрофон. – Один из древнейших русских городов. Гораздо древнее Москвы. Расположен на торговом пути из варяг в греки. Здесь кино часто снимают и делают медовуху.
– Безалкогольную, – тут же уточнила Лаура Петровна.
– Разумеется, – кивнул Жмуркин.
Жмуркин выглядел устало. Первая половина дня выдалась бурной, Плёс был с утра. Меня били, топили, травили джульбарсами, я чувствовал себя несколько утомленно. Мне бы отдохнуть. Но по плану был Суздаль, и мы вступили в него после полудня, въехали то есть.
Никакого Суздаля я, если честно, не увидел. Поля, деревья, асфальт разбитый, городом и не пахло, наоборот, пахло навозом, а в полях пахали комбайнеры. То есть трактористы. Прямо как в старом кино, пашут, возделывают урожай на тучных пажитях, у нас в области такого не встретишь. Особенно в районе. Нет, они, конечно, что-то возделывают на пажитях, но сами пажити эти скудны и тернисты. А в Суздале было то, что надо – поля широкие, церкви опять же блестят, грачи прилетели, Суздаль, мать городов русских…
Про Суздаль я кое-что помнил. Суздаль любил повоевать с соседями, делал это регулярно и не без удовольствия, все время захватывал в лихих набегах полонянок, потом их с большой материальной выгодой продавал то варягам, то грекам, а то и соседям, во Владимирское Великое княжество.
– В Суздале снимались такие шедевры отечественного кинематографа, как…
– Суздаль – столица огурца, – неожиданно заявила Иустинья, молчавшая еще от Костромской области.
Заявление это прозвучало настолько вдруг, что на Жохову все посмотрели.
– Я в тебе и не сомневался, – не удержался Пятахин.
– Суздаль – столица чего? – не поняла Александра.
– Огурца, – ответил я. – Гуркен унд придуркен. Тут впервые в России вырастили огурец.
– О! – Александра достала фотоаппарат и сфотографировала веси.
И я сфотографировал, как она фотографировала. И пока Суздаль еще не наступил окончательно, записал в блог:
«Путешественники с энтузиазмом встретили известие о том, что древний русский город Суздаль – столица огурца. Известный филантроп и благотворитель Иустинья Жохова рассказала друзьям, что в прошлом году она лично собрала на здешних полях восемнадцать тонн отборного овоща и перечислила его в столовые учреждений дошкольного образования. Путешественники поклялись последовать ее примеру!»
В палец невыносимо стрельнуло – и я добавил:
«Особенно вдохновилась примером Иустиньи известная германистка Юлия Рокотова. Здесь, среди золотых полей Среднерусской равнины, она обещала написать работу, в которой прослеживалась бы связь между простым русским огурцом и творчеством известного немецкого поэта Рильке».
Собственно, Рокотова мне пока ничего плохого не сделала и вообще вела себя тихо, ну, если не считать того, что она разбила сердце моего лучшего друга Герасимова. И я не собирался ее щадить.
Вокруг замелькали беленые церквушки и желтые здания девятнадцатого века, вот так когда-то въезжал сюда на своей бричке объевшийся макарон Гоголь; впрочем, может быть, он сюда и не въезжал, сюда, наверное, Грибоедов въезжал.
– Приехали, кажется, – с отвращением поморщился Жмуркин, его вся эта русская красота почему-то совершенно не вдохновляла.
