– Ладно, – сказал Жмуркин. – Спать давайте. Я договорился, переночуем в свободных палатах.
– Я туда не пойду, – тут же заявила Жохова. – Там наверняка клопы.
– Кто такие клопы? – оживленно поинтересовалась Александра. – А, помню! У Гоголя были клопы…
– Постельные вампиры, – объяснил я.
– О!
Клопы после потомка Пушкина, что можно придумать лучше?
– Это действительно «о», – сказал я.
– Они там точно есть?!
– Разумеется. У нас во всех больницах клопы, грибок. На юге тарантулы еще, ну, в Краснодарском крае.
Александра сияла. Она, наверное, на самом деле очень сильно любит нашу культуру, желает к ней приобщиться посредством покусания клопами. С другой стороны, по-другому ведь не понять загадочную русскую душу. А вот когда тебя клопы покусают, сразу почувствует на собственной, так сказать, шкуре.
– Ну, что сидите? – спросил Жмуркин. – Занимайте палаты, братья.
– Как-то странно… – пошевелила крупными плечами Лаура Петровна, тоже сидевшая на скамеечке. – Я думала, у нас маршрут обеспечен, просчитан…
– ЧП, – пояснил Жмуркин. – Их не запланируешь.
– Может, здесь есть гостиница? Как-то я не готова в тифозных бараках…
– Даже две гостиницы, – ответил Жмуркин. – Вытрезвитель и больница, выбирайте.
– Я за вытрезвитель! – немедленно ответил Пятахин. – Никогда еще…
– Влас! – занервничала уже Лаура Петровна, ей в вытрезвитель явно не хотелось.
– А что? – спросил Лаурыч. – Я никогда в вытрезвителе…
Лаурыч захлебнулся.
– Кто не хочет спать в больнице – пусть спит в автобусе, – равнодушно сказал Жмуркин. – Никто вас из автобуса не выгоняет. Лично я иду в больницу.
Жмуркин подал руку Рокотовой, и они вместе направились к поликлинике.
Лаурыч неожиданно устремился за ним, он явно собирался отночевать в тифозном бараке.
– Мы сиденья разложим, – объявила Лаура Петровна. – Паша, а ну назад!
Лаурыч послушно сломался и вернулся назад, и они с Лаурой Петровной двинулись к автобусу. Лаурыч печально оглядывался.
Жохова тоже предпочла автобус, остальные выбрали больницу. Дежурный врач отвел нас в столовую, где предложил рыбный суп харчо и горячий чай. Ломаться никто не стал, рыбный харчо оказался неожиданно вкусный, хотя Пятахин, дохлебывая вторую тарелку, вспомнил, что однажды у него вот с такого же супа случилось серьезное желудочное расстройство, которым он страдал почти неделю.
И взял третью тарелку. Вокруг рта у него образовался оранжевый круг, Пятахин стал похож на обезьяну.
Александра и немцы с восторгом смотрели на плавающих в алюминиевой миске килек, разглядывали серые алюминиевые ложки, я рассказывал им о традициях отечественной концлагерной кухни, о роли кильки в русской народной культуре и о том, что лучший черный хлеб – самый дешевый.
И даже Жмуркин, человек искушенный и, наверное, закормленный майской спаржей и молочными артишоками, тоже ел с удовольствием.
А мне вообще суп понравился, я люблю жиденькие супцы, их посильнее разогреешь, перчику подсыплешь – и хорошо.
Потом пили вкусный чай со вкусом горелого сахара. С сушками.
После ужина распределились по местам, конечно, мне досталась палата с Пятахиным и с Листвянко. Дубина занял лучшее место у окна, Пятахин худшее у двери, я лег спать посередине. А еще в нашей палате оказался старичок, совсем уже престарелый, сопел себе потихонечку, никого не трогал.
– Бенгарт! – позвал Дубина. – Бенгарт, а ты зачем с нами потащился? Ты же и так немец, в любой момент и сам в Германию свалить можешь?
– Да так, уговорили, – ответил я. – Без меня вас брать не хотели, говорили, что нужен хоть один приличный человек.
– Меня тоже уговорили, – неожиданно разоткровенничался Дубина. – Я хотел на рыбалку, а мать привязалась – поезжай да поезжай. Ну, и за Снежанкой надо, конечно, приглядеть, да и вообще…
– Тебя присмотреть попросили, а ты не уберег, – не выдержал Пятахин. – Из дома уехала приличная девушка, вернется какая-то чесоточная…
– Заткнулся бы, – довольно миролюбиво предложил Дубина. – Я человек, конечно, терпеливый… Но могу и выписать.
– Да я только в смысле чесотки…
Слово «чесотка» употреблялось сегодня столько раз, что я вдруг почувствовал, что мне хочется почесаться. И почесался. Зря, конечно, потому что Пятахин тут же спросил:
– Ты уже заразился?
Я не ответил.
– Ну и ладно, подумаешь. Листвянко вон уже болел – и ничего, живой, подумаешь, всего лишь…
– Заткнулся бы все-таки, – еще раз посоветовал Листвянко. – А то чесотка тебе покажется спасением.
– Да что ты мне сделаешь? – с наглой трусостью в голосе спросил Пятахин.
– Я тебе большие пальцы сломаю, – зевнул Дубина. – На руках. Знаешь, как тухло жить без больших пальцев? Ни в сортир нормально сходить, ни ложку взять.
– Тебя посадят.
Листвянко громко зевнул.
– Кто меня посадит, дурилка? – спросил он. – У меня папа с замминистра в одном разведбате служил. Так что ты язык прибери, балабол. А то еще и на ногах сломаю – будешь на пятках ходить.
Пятахин обиженно замолчал, но терпения у него хватило ненадолго, он икнул и стал рассказывать про немцев: оказывается, и Дитера, и Болена поместили в сушилку, потому что больница маленькая, мест нет. И теперь немцы лежат в окружении батарей и кирзовых сапог – и от этого очень сильно балдеют.
– А Сандру в мертвецкой положили, – рассказывал Пятахин. – Не одну, конечно, а со Снежанкой и с чесоточной нашей, Рокотовой. Там, между прочим, мертвец настоящий лежит, еще с зимы, говорят, не забрали.
Старичок у стены печально вздохнул.
– Не волнуйтесь, дедушка, все мы там будем, – успокоил Пятахин.
Старичок хлюпнул носом.
– У меня тоже дедушка в прошлом году умер, – сообщил Пятахин. – Мы «Скорую» вызвали, думали его оформлять, а он раз – и ожил. И до сих пор живой, даже в погреб за зеленушками лазит. А каждую субботу по стакану водки и две тарелки окрошки…
Пятахин стал рассказывать про своего дедушку-долгожителя, который всю жизнь работал плотником и питался морковью, черным хлебом и сладким чаем, ну и еще водка по субботам, так вот, он брал колун и перебрасывал его через реку в районе Риковского моста. Дедушка то есть.
Это задело Листвянко, он хмыкнул и сообщил, что и у него тоже есть дедушка, который всю жизнь прослужил в МВД, любил щучью икру и мог поднять телка в сто пятьдесят килограмм.
На что Пятахин ответил, что его дед мог поднять двух таких телков и пробежать с ними по Новому мосту – и обратно.
