– Все готовы? – спросил Жмуркин.
– Все! – бодро ответил Лаурыч.
– Павел! – укоризненно сказала Лаура Петровна.
– Мама!
– На Муромской дорожке стояли три сосны… – протянул печально Пятахин, сразу видно, что сын культурного департамента.
– Мама! Я пойду! – воскликнул Лаурыч.
– Только попрощайся с мамой, больше ты ее не увидишь, – трагически сказал Пятахин. – И не забудь подгузники!
– Павел, – Лаура Петровна разогнала вокруг себя туман. – Ты останешься со мной. Мне будет нужна твоя помощь с вещами.
– Но я… – Лаурыч растерянно оглянулся. – Я ведь…
– А правда, что мама до сих пор тебя в ванной купает? – серьезно спросил Пятахин. – Ты извини, просто говорят… Нет, в этом ничего такого нет…
– Нет, я сам уже давно купаюсь, – тут же ответил Лаурыч. – Я просто…
– Молодец, – Пятахин похлопал Лаурыча по плечу. – Уже сам – молодец!
– Я очень серьезно поговорю с твоим отцом, Пятахин, – грозно пообещала Лаура Петровна. – Очень, очень серьезно.
Лаура Петровна покрылась пятнами праведного гнева, который просвечивал даже сквозь туман.
– Так я пойду? – робко спросил Лаурыч. – Мама, я хочу вместе со всеми!
Лаурыч почти всхлипнул.
Лаура Петровна не ответила.
– Не волнуйтесь, Лаура Петровна, я аккуратно соберу его останки в пакетик и вам передам, – продолжал Пятахин. – Или, если предпочитаете, по почте.
Лаура Петровна отодвинулась в сторону, освобождая путь. Как-то она легко согласилась, я думал, будет спорить. А вдруг согласилась. Это туман, из-за тумана она стала такой сговорчивой.
– Вперед! – почти воскликнул Жмуркин. – Василий Иванович, я трактор поищу. Лаура Петровна, не переживайте, все будет хорошо.
Лаура Петровна промолчала, поглядела на Лаурыча, а потом быстренько на немцев, на Александру, в частности. И я все понял. Лаура Петровна – женщина значительной прозорливости.
– Я попробую починить, – Шокенблатт кивнул на автобус. – Днем посмотрю, может, не все так плохо.
Молодец, подумал я. Как настоящий капитан не хочет покидать разбитый корабль.
– Я пришлю трактор, – повторил Жмуркин.
– Я тоже чего-нибудь обязательно пришлю, – пообещал Пятахин. – В коробке из-под обуви.
Жмуркин подтолкнул его в шею, Пятахин пошагал вдоль обочины и был немедленно проглочен туманом, остальные потянулись за ним, Жмуркин замкнул колонну.
Я старался держаться рядом с Александрой, хотя оказалось, что нагруженным шагать не очень легко, особенно в тумане. Чего-то не хватало. Наверное, шороха колес, я привык к нему, а теперь тишина. Непривычно, и не видно, кто с тобой рядом.
– Уныло как-то, – сказал за спиной Дубина Листвянко. – Только шаги да шаги. Как-то… Куда-то идем…
– Я могу художественно посчитать до пятисот, – предложила Снежана.
– Давайте лучше художественно споем, – предложил Пятахин. – Песня на мои стихи. Называется «Вячеслав пропал в тумане»…
– Не надо «Вячеслав пропал в тумане», – возразила Снежана. – Давайте романс какой-нибудь…
– «Грезы любви»! – тут же объявил Пятахин. – Исполняет Анастасия Жохова! Встречайте-падайте в обморок!
И он захлопал в ладоши.
– Ты лучше нам поикай, – отозвалась Жохова. – У тебя это хорошо получается.
– Запросто! Всегда знал, что тебе это нравится, – обрадовался Пятахин и тут же принялся за дело.
Я оценил. Икал Пятахин на самом деле громко, протяжно и трубно, как вышедший на брачную тропу олень, причем безо всякого усилителя, на таланте.
– Это тоже горловое пение? – спросила Александра восторженно.
– Да, одна из разновидностей. Пэтэу-стайл.
– Как?
– Этот стиль разучивают в школах для альтернативно одаренных. Пятахин там учился три года, там он, кстати, и стал поэтом, ну, разумеется, после того, как его выбросили из окна – это такая у них традиция.
– Ясно. Очень интересно.
Александра достала волынку, быстро накачала воздух в мешок и стала подыгрывать Пятаку. В тумане это было мрачно. Устал я что-то.
– Вот! – немедленно отозвался Пятахин. – Немцы в настоящей культуре разбираются!
После чего он стал стараться с двойным усердием.
Так мы и шли. Сквозь туман, сопровождаемые художественным иканием Пятахина, под аккомпанемент шотландской волынки. Лично мне было от всего этого немного жутко, слишком уж нечеловеческие меня окружали звуки, почему-то представлялось, что от этих звуков возьмут и откроются тайные порталы в измерения хаоса, и в сопровождении Пятахина и волынки мы вступим в чуждые пространства тоски и боли. Вот просто всенепременно, такие звуки разрушают барьер реальности.
Остальные чувствовали, наверное, то же самое, во всяком случае, никто больше ничего не говорил, завороженные музыкой, мы молчали, боясь представить, что может скрываться за туманным занавесом. Путешествие в стиле Эдгара По, никак не меньше.
Романтика.
Готика.
Вдруг Пятахин смолк, то ли устал горло натруждать, то ли провалился в яму, не знаю. Смолк, и зазвучала только волынка, и это уже было по-настоящему прекрасно. Спокойно так, мирно, захотелось сойти в сторону, сесть, развести костер, сварить чай – в тумане было прохладно. Я сверился с мобильным. Три ночи, но темно не очень, туман, кажется, как-то мерцал, сам по себе, а может, это звезды его освещали.
– Держимся вдоль обочины! – велел откуда-то из пространств Жмуркин. – Не разбредаемся! Не теряемся!
– Я уже потерялся, – сообщил Пятахин. – Жохова, ты где? Почему у тебя глаза перестали светиться? У Гаджиева кровь пьешь?
– Да не пьет она у меня кровь, – отозвался Гаджиев.
– Тогда у Герасимова.
Герасимов не отозвался.
– Все, теперь Герасимова не увидим, – сказал Пятахин. – Рокотова, Жохова твоего кавалера в кустах доедает.
Но и Рокотова не отзывалась.
Мы держались вдоль обочины, старались двигаться медленно, но, кажется, все-таки растянулись. Рядом со мной шагала только Александра, а остальных я не видел и не слышал, ну, разве что немцы иногда выплывали и снова исчезали, растворяясь в наступающем утре.
– Ой! – неожиданно ойкнула Снежана справа.
– Запнулась? – бережно спросил Листвянко.
– Тут кто-то есть! – почти выкрикнула Снежана. – Он меня трогает…
– Что?! – проревел Дубина.
– До меня кто-то дотронулся!
В тумане произошли движения, клубы колыхнулись, и почти сразу в нем стали кричать и взывать.
