– Яйца что надо, – подтвердил Листвянко и сунул мне корзинку.
Действительно, крупные. Такие… Короче, на птицефабриках таких уже не делают. Я достал одно, стукнул о перила крыльца. Не разбилось, крепкое, пришлось стукнуть еще.
Александра с недоумением разглядывала яйцо, как будто в первый раз видела, у них в Германии что, совсем двадцать первый век наступил – яйца уже чищеные продаются? Или курицы их без скорлупы несут? А Дитер с Боленом ничего, жевали вовсю.
– Костлявая рука голода, – сказал я. – Мы отрезаны от цивилизации и теперь целую неделю будем питаться только одними яйцами.
Александра кивнула и принялась шелушить яйцо.
– Я эти яйца есть уже не могу, – сообщил Капанидзе. – А бабки меня все кормят и кормят – утром яичница, днем зразы, вечером гоголь-моголь…
– А ты качайся, – посоветовал Листвянко.
Он уселся во главе стола и тоже приступил к завтраку.
– Что? – не понял Капанидзе.
– Качайся. Подтягивайся, отжимайся, гирю поднимай. Знаешь, какие на яйцах банки набьешь? Это ведь сплошной белок.
Листвянко продемонстрировал «двойной бицепс спереди», отправил яйцо целиком в рот, стал жевать.
Капанидзе задумался, а я тоже стал есть. Яйцо оказалось действительно вкусным, просто очень. Обычно всухомятку яйца не очень едятся, а эти ничего, я две штуки слопал только так, на третье нацелился. Остальные не отставали. Даже Жохова.
Капанидзе смотрел на нас с интересом. Скучно ему тут, наверное. В таком возрасте в глуши да со старухами завыть можно. А он вроде ничего, на гармошке играет, держится. Хотя, наверное, привыкаешь.
– Ну, а вообще как тут? – в унисон с моими мыслями поинтересовался Пятахин у Капанидзе. – Чем живет Ефимов Ключ? Песни по вечерам поете, я слышал, в карты вроде как играете. Я тоже в карты неплохо играю, кстати. В двадцать одно…
– Мы в дурачка, – улыбнулся Капанидзе.
– Это же для детсадовцев игра, – Пятахин очистил четвертое яйцо. – Никакого интереса. Давай я тебя в покер научу – очень захватывает…
Листвянко пнул Пятахина в голень, Пятак замолчал.
– Летом варенье еще варим, – сказал Капанидзе. – Чай потом пьем. А зимой я в школу хожу за реку, тут до Сивцева семь километров на лыжах, а оттуда уже автобус забирает.
– Семь километров? – переспросила Александра и посмотрела на Капанидзе с уважением.
– Ага, – кивнул он. – Я бегаю.
– Так, значит, вот так просто и живете? – спросила Снежана.
– Так просто и живем, – ответил Капанидзе. – Летом сено еще косим, пряники печем…
– Пряники? – облизнулся Пятахин.
– По субботам, – уточнил Капанидзе. – Покровские, с медом, лещиной и изюмом. По старинным рецептам. Их потом Дрынов продавать отвозит.
– Я люблю пряники, – вдруг печально сказала Снежана.
И все на нее посмотрели. И я посмотрел, и вдруг увидел, что Снежана не накрасилась, и стала от этого только красивее, и пряники она давно любит, но не ест, бережет фигуру.
– Ясно все с вами, – подвел итог Пятахин. – Зимой – школа, летом – пряники, осенью волки воют. Что-то в этом есть. А как насчет досуга? Я понимаю – карты, хор пенсионерок, электричества нет, а вот достопримечательности как? Памятники природы? Стоянка НЛО? Снежный человек? Капище какое? У нас, между прочим, одна девушка есть, служительница культа, куда ни приедем – везде капища осматривает.
Пятахин подмигнул Жоховой, та в ответ показала ему дулю.
Капанидзе рассмеялся.
– У нас тут курган, я же говорил, – Капанидзе махнул рукой. – Но там ничего интересного, одни горшки да черепки, я смотрел. Черепа еще. Они штук десять понавыкапывали.
– Которые у нас в бараке? – спросила Жохова.
– Ага, – кивнул Капанидзе. – Украсили комнату. Нормальные черепа, чистые.
– А бусы? – спросил Пятахин. – Ты говорил, эти бусы твои кучу бабок стоят? Может, там еще есть?
– От двух до шести, – сказал Листвянко.
– Что? – не понял Пятахин.
– Разграбление памятников археологии группой лиц по предварительному сговору, – пояснил Листвянко. – От двух до шести.
– Я несовершеннолетний, – отмахнулся Пятахин, но неуверенно.
– Это ты прокурору расскажешь, – кивнул Листвянко. – Там еще штраф восемьсот тысяч, кстати. Давай, Пятак, копай курган, порадуй маму.
Энтузиазм Пятахина скис, он вернулся к яйцам, попытался зажевать сразу две штуки, получилось, кстати, яйца – пища богов, так по телевизору показывали. И древнегреческих героев. Интересно, если нас перевести в древнегреческих героев? Снежана, понятно, Афродита. Листвянко – Аполлон. Жохова… Цирцея какая. Или Цирцея римская?
– А еще что-нибудь кроме кургана есть? – поинтересовалась Снежана. – Все равно застряли. Может…
Снежана огляделась.
– Пляж какой? – предположила она.
– Тут страус Прошка, – сказал Пятахин. – Это лучше всякого пляжа.
– Сам ты Прошка, – огрызнулась Снежана. – Если тебе нравятся страусы, то можешь сам с этим страусом целоваться.
– Есть родник, – перебил Капанидзе. – Главная у нас тут достопримечательность. Ефимов Ключ.
Я стал есть очередное яйцо. Люблю вообще-то всю эту этнографию. В каждом районе свои истории, свои закорючки и свои заморочки. Все эти крокодилы в болотах, гигантские щуки в ручьях, тайные тропы в параллельные измерения, заброшенные церкви с застрявшей в стенах нечистью, клады, само собой. Истории про клады я особо любил.
– Это родник такой, – пояснил Капанидзе. – Его нашел Ефим…
– Погоди, погоди, расскажу, – перебил Пятахин. – Жил сто лет назад Ефим, известный охотник на выхухоль…
– Кузнец, – поправил Капанидзе. – Он кузнец был.
– Кузнец. И вот пошел этот кузнец на охоту на выхухоль…
– Зачем кузнецу на охоту? – удивился Капанидзе. – Он за грибами пошел на Алешкино болото, хотел груздей насолить. А на него накинулись волки – у нас тут всегда волков полно водилось. Ефим, конечно, мужиком был здоровенным, он раз – одного волка поймал, схватил его за лапу и давай над головой вертеть и других волков этим волком зашибать. И почти всех уже перебил, но оступился.
– Ай-ай-яй, – помотал головой Пятахин.
А остальные со вниманием слушали, серьезно. Наверно, потому что Капанидзе рассказывал.
– Тут волки на него и накинулись. Короче, всего искусали вдоль и поперек…
Все окончательно отвлеклись от яичного завтрака, заинтересовались, про яйца забыли, все, кроме Пятахина, само собой, он слушать-слушал, но про яйца тоже не забывал.
– Его искусали до смерти, и он полз три дня через леса, – вставил Пятахин. – Я так и знал.
