– Ты меня утешил, – сказал Жмуркин. – Меня не хотели сожрать, буду спать спокойно. Фисташковые волки прямо-таки. А куда вы тут без меня собирались?
– Родник искать, – сказал я.
– Что за родник? – спросил Жмуркин настороженно.
Я начал рассказывать. Вкратце так, в общих чертах.
Капанидзе бродил вокруг нас, подбирал с земли камушки, швырял их в лес, причем делал это ловко – камни летели далеко и метко, каждый попадал в дерево, видимо, длительная практика, а может, просто талант такой.
Если честно, я был уверен, что Жмуркин над идеей поиска целебного родника посмеется, объявит нас дикарями, пересмотревшими мистических каналов, но неожиданно вышло все совсем по-другому.
– Ну, давайте, поищем, – неожиданно сказал Жмуркин.
– Что? – не понял я.
– Поищем. Ну, этот родник. Это полезно, тимбилдинг и все такое.
– Как?
– Это укрепит наш командный дух, – уточнил Жмуркин. – И вообще… Интересно.
– Интересно, – согласился я. – Еще как. Мечтал три года.
Капанидзе перестал швырять камни в лес, в лесу заквакала кукушка. Я сначала запустился считать, потом бросил, успокоившись на сорока, и так ведь понятно – долго и счастливо.
Глава 17
Каша-винтаж
И в час дня мы вышли на поляну. Это была очень красивая поляна, как с картинки срисованная, какой-нибудь Сезанн или его обормоты-друзья мазюкали, у нас дома висел календарь. Поляна, заросшая травой и цветами, кустами голубики по опушке, с клином можжевельника, высунувшим язык из леса, с россыпями земляники. Поляна, окруженная неправдоподобно высокими соснами, на них почему-то хотелось взобраться и увидеть, наверняка с них можно было увидеть то, что снизу видно плохо. Поляна, здесь пахло лесными цветами и медом, причем так густо, что сразу захотелось спать… Или голова это закружилась. Опять спать.
Спать, спать, только спать, когда спишь, тебя отпускает, все становится как-то яснее…
– Стоп! – Жмуркин хлопнул в ладоши. – Час на отдых. Привал.
Расправлять пенки не хотелось, и мы свалились прямо на траву и на мох, земля была теплой и мягкой, мы улеглись в землянику и стали есть, прямо лежа.
Даже Жохова расстелила аккуратный половичок и скромно устроилась на нем рядом с земляничником, сложила ладонь лодочкой и собирала ею ягодки, сподручно так, будто воду из ведра черпала.
Даже Жмуркин. Он, конечно, не завалился в ягоды, как свинотный Пятахин, а начальственно сел на раскладной экологически правильный бамбуковый стульчик и стал есть по одной, с культурной задумчивостью в лице и с легким, уже почти аристократическим отвращением к бытию.
Ели мы минут двадцать, крупная тяжелая земляника, слегка вскипевшая от зноя, бордовая, она легко соскакивала с веточек и лопалась во рту. Очень скоро мы сделались похожими на семейку бродячих вурдалаков – по подбородкам размазался сок, губы раскраснелись, и пальцы были алые, посторонний человек мог бы испугаться. Особенно, само собой, могла испугать Жохова, красный цвет особенно удачно сочетался с ее бледностью, худобой и истовым взором; если бы я встретил Жохову в плохом настроении, непременно посвятил бы ей статью «Прачка играет на рояле», ей бы сейчас очень показался рояль с золотыми буквами.
Я съел, наверное, грамм восемьсот земляники, полновесную банку, и выпил сок, скопившийся на дне. От этого повело уже окончательно, я завалился на спину, стал идентифицировать облака, но тут все какие-то круглые попадались. И хотя периодически в кадр проникала злевещая Жохова, облака были хороши и в меру ненастоящи.
– А тут клещей нет? – спросила Жохова в очередной раз, явившись справа и сверху.
– Есть, – ответствовал невидимый сбоку Пятахин. – Я уже двух на себе раздавил. Если хочешь, могу и на тебе поискать.
Жохова посоветовала Жмуркину поискать смысла в своей пустой жизни, и они принялись привычно собачиться. Пятахин продолжал размышления о вкусах клещей, почему клещи предпочитают девиц особам мужского пола, а среди девиц особо ценят набожных.
– Это от тонкой душевной организации, – рассуждал Пятахин. – Если у тебя тонкая душевная организация, то и внешняя организация у тебя тоже тонкая. А значит, кусать тебя легче, а мясо под кожей ближе. Клопы это чувствуют и стремятся к самым сочным. Я же видел, как ты дергаешься, это тебя клопы кусают…
Пятахин привычно пустился рассуждать о паразитах разного рода, налегал на кишечнополостных, Жохова преимущественно молчала, иногда называла Пятака скотиной.
– Хотя, может, это и не клопы, – болтал Пятахин. – Точно, не клопы. Тебя, Жохова, клопы есть-то не будут, клоп, он аристократ в душе. Тебя, наверное, блохи жрут. Блохи как раз таких, как ты, любят…
Они мне наскучили, и я повернулся к остальным и увидел Снежану.
Снежана ни с того ни с сего, а может, взбодрившись земляникой, взялась стряпать рисовую кашу – объявила, что бабушка учила ее варить изумительную рисовую кашу с изюмом, изюма у нее, конечно, нет, но она по пути набрала можжевельника и сейчас сварит мега-еды, всем понравится. И сама сходила к ручейку за водой, сама развела костер и теперь помешивала в котелке деревянным черпалом, которое с чего-то вырезал из сосновой ветки Гаджиев.
Листвянко спал. Лежал, задвинув глаза кепкой, по-боксерски храпел и, кажется, был счастлив во сне.
Баторцы Рокотова и Герасимов смотрели в небо с воодушевлением.
Дитер рисовал. Поляну. Обычную поляну, безо всяких монстров, без косматых комет, предвещающих гибель и разорение, без японских призраков-юрэев, глядящих меж сосен, без обожравшихся батискафами Кракенов, без ламантинов-мутантов. С ягодами, с иван-чаем, с дятлами, с цветами, с солнцем.
Болен пристально разглядывал длинную стальную спицу, согнутую под прямым углом, кажется, он изготовил из подручных материалов лозоходческое устройство и думал, как его испытать.
Александра все ела землянику. Собирала в большую алюминиевую кружку, а потом залпом – раз. Как настоящий клубничный морс, сваренный где-то под Кобленцем. Жевала, закрыв глаза и как-то одурев, надо сказать ей, чтобы была осторожнее, нельзя погружаться в Россию с такой безоглядкой.
Лаурыч строил пирамидку из прутиков и достроил ее уже почти в метр, очень ловко это у него получалось, похоже, что у нашего Лаурыча идеальное чувство баланса.
Гаджиев, изготовив черпак, пребывал в невнятном состоянии, надел темные очки, и то ли спал, то ли нет, точно окаменел, сидел на кочке.
Жмуркин изучал карту, думал, жевал ромашку, шевелил носом.
– Вообще, конечно, путаное дело, – сказал он. – Вроде просто пройти… А не так что-то…
Он сунул карту мне. Родник был вроде как неподалеку. Вот жирная карандашная точка – большой камень, вот мы в трех километрах, вот ручеек, вот другой, вот холм, вот ключ.
