– Так, хочу посмотреть, – Пятахин кивнул в лес. – Если там пчелы есть, то можно меда набрать… Я знаю, как с пчелами обращаться, я их за бороду прихвачу…
Пятахин погрозил пчелам пальцем.
– Мед? – тупо спросил Жмуркин.
– Ага, – подтвердил Пятак. – Это народное средство – если помазать укусы медом тех же самых пчел, то все мгновенно заживет. Кажется, Устинье не очень… Мучается, деваха, а добить жалко, какой-никакой, а человек…
– Ладно, – разрешил Жмуркин. – Только далеко не уходи, скоро домой. Устали сегодня…
– Три шага, – ухмыльнулся Пятахин.
Он пятился в сторону опушки явно с нехорошим видом, я направился за ним и перехватил на самой границе леса.
– Ну? – спросил я по возможности строго.
– Что ну? – Пятахин попытался вырваться. – Хочу помочь Жоховой по-братски…
– А по-настоящему?
Пятахин огляделся.
– Хочу быдлеску забацать, – сообщил Пятахин шепотом. – Такую, реальную. У меня в телефоне еще заряд остался, чего пропадать-то?
Пятахин ухмыльнулся.
– Пусть меня тоже, как Жохову, изжалят, – подмигнул он. – А потом я к ней подойду, а ты меня снимешь. Прикинь, а? Два мутанта в одном кадре? Сеть ляжет, а?
– Интересно, – согласился я. – Это действительно интересно, Пятахин. Только давай поскорей, а то скоро опять пойдем.
– Да я быстро. Я проследил, куда они летают.
И окрыленный бортник Пятахин юркнул в лес.
Я вернулся на поляну.
Снежана оказывала первую помощь Жоховой, которая пострадала все-таки изрядно – глаз совсем не видно, а все лицо в волдырях – точно на него вдруг взяли и пересадили корзинку теннисных шариков. И снова я отметил, что такое лицо Жоховой приобрело гораздо большую эстетическую ценность, нежели ее же лицо в обычном состоянии. Оно снова стало выразительней, трагичней и, пожалуй, могло вполне поучаствовать в конкурсе «Лики Нечерноземья», причем с немалыми шансами на успех. В свое время я делал репортаж про будни нашей знаменитой лосефермы, так вот там у доярок были примерно такие же лица, доить лосей – непростой труд, периодически лосихи лягаются, без умысла, но если попадает в лицо…
Упускать такие лица – преступление перед мировой культурой, в моей камере тоже еще теплился малый заряд, и я сделал несколько снимков. Сникшая Жохова особо не протестовала и не закрывалась, а у меня давно зрел замысел статьи про попавших в сектантские сети…
А Пятахина я снимать не собирался. Пусть его за так покусают. В конце концов быдлеска – это все-таки искусство, а не средство для развлечения плебеев.
– Хорошо бы что-то холодное приложить, – посоветовала Снежана.
Но ничего холодного ни у кого не было, так что Иустинья продолжала медленно распухать и, как мне казалось, уже почти ничего не видела. Все ей сочувствовали. Александра гладила по голове и что-то приговаривала по-немецки, Гаджиев громко вздыхал, а Листвянко утешал тем, что пчелиный яд – сильный антиоксидант, мышцы лица сначала, конечно, распухнут, но потом, наоборот, придут в небывалый тонус.
Жмуркин хмурился.
А вверху, над поляной и полуденным жаром, пела беспечная птичка, то ли жаворонок, то ли удод, то ли иволга, приятное такое пенье.
И вдруг оно было прервано криками, дикими и отчаянными.
Начинаю привыкать. То есть уже почти совсем привык. К вот этим вдруг крикам. И чуть не рассмеялся.
Потому что кричал Пятахин отчаянно.
– Как пчелки-то жалят, – с удовольствием отметил Листвянко. – Стараются.
– Это действительно очень полезно, – заметил Гаджиев.
Жохова скрипнула зубами.
– Я имел в виду, что полезно, если не в лицо кусают, а если в лицо, то, наоборот, вредно, – поправился Гаджиев. – В прошлом году в Номже одну женщину искусали в лицо осы, так она чуть не ослепла.
Рокотова ткнула Гаджиева в бок.
– Нет, ты, конечно, не ослепнешь… – опять поправился Гаджиев.
Жохова вздохнула.
– Я хотел сказать, что ты не ослепнешь, это ведь не осы, а пчелы…
Гаджиев замолчал, потому что из леса донеслась очередная порция стонов и воплей.
– Что-то он громко кричит, – сказал Жмуркин. – Раньше он так не кричал.
– Это, наверное, какие-то особенные пчелы, – улыбнулась Снежана. – Да ничего, пусть они его немного пожалят, Пятаку это не помешает, а то совсем с цепи сорвался.
Это точно. Когда из дома выезжали, был обычный хам подвальный, а тут вдруг стал резко прогрессировать. Правда, пока непонятно, в какую сторону.
– А вдруг это не пчелы? – лениво предположил Листвянко.
– А кто же тогда? – спросила Снежана.
– Ну, медведь там. А что? Здесь глушь, вполне может быть, пришел на малину…
– Или волки, – заметил негромко Жмуркин.
– Так они его тогда порвут, наверное, – предположила Снежана.
– Не, – возразил Листвянко. – Никто это есть не станет, тем более медведь. Медведи очень разборчивы в пище, что попало жевать не заставишь.
– А сам мне сказал, что меня даже клопы есть не будут! – обиженно сказала Жохова.
– Будут-будут, – успокоила Снежана.
А Пятахин все орал и орал.
– Пусть его самого клопы сожрут! – всхлипнула Жохова.
– Сожрут-сожрут, – согласилась Снежана.
Жмуркин кивнул мне. Понятно, иди, посмотри. А если его там действительно медведь кушает? Мне что, Пятахина еще от медведя спасать? Чем? Громким молодецким посвистом?
– Помогите же! – продолжал вопить Пятахин. – Помогите!
В голосе чувствовалось уже некоторое отчаянье.
Я осторожно продвинулся сквозь окраинный малинник и вошел в капитальный лес и сразу же увидел и воспослал богам очередную благодарность за то, что камера разрядилась не до конца. И что они позволили мне увековечить это роскошное безо всякого преувеличения зрелище.
Я не стал тянуть – и сделал сразу серию снимков с разных ракурсов, с разной выдержкой и глубиной резкости, а потом переключился на видео.
Это было… Ну как бы сказать. Вот вы идете по лесу, собираете редкие и деликатесные грибы рыжики, думаете о вечном, а тут раз – и видите, как зеленый пришелец с восемью глазами и с антеннами на голове сидит на пне с опятами и играет на фисгармонии.
То, что я увидел… В чем-то оно было даже круче. В конце концов, пришельцы с фисгармониями в наших лесах не такая уж и редкость, а вот это…
Там стояла сосна. Довольно большая, высокая средь остальных сосен, но несколько трухлявая, то есть кора с нее обсыпалась, но дерево еще держалось, мрачное такое, потравленное типографом. В обнимку с деревом на высоте двух с половиной метров висел Пятахин. На земле под Пятахиным находился страус.
