Разумеется, Пятахин прицепился вниз головой. И едва сосна распрямилась, он пополз вниз по стволу, обдираясь, стукаясь о встречные сучки и матерясь.
Никто уже не смеялся, устали. И от Пятахина, и вообще.
Вернулись в барак уже почти затемно, зверски усталые и голодные. Снежана действительно встретила нас жаренной с луком картошкой, и вовсе не зеленой, а вполне себе съедобной. Она стала раскладывать ее по мискам, но мы уже не могли терпеть, и Снежана выставила на стол большущую чугунную сковородку, и мы стали есть прямо из нее откуда-то взявшимися деревянными ложками.
Гаджиев заснул прямо за столом, Лаурыч тоже. Пятахин икал, но уже не художественно, а от переедания. Остальные зевали, стукались головой о стол и кружки с чаем и уходили в палаты. Дольше всех продержалась Жохова, оказавшаяся на редкость прожорливой и просто-таки неудержимой в еде. Я ушел предпоследним.
На следующий день ноги гудели, а в голове не было совершенно никаких мыслей. С веранды пахло чаем. Опять каким-то удивительным, от одного запаха разыгралась жажда, я выкарабкался из койки и пошлепал босиком на крыльцо.
Стая была уже здесь.
Снежана усердно раздувала самовар настоящим сапогом. Остальные сидели с утренними лицами, бодрецами выглядели лишь Рокотова с Герасимовым, привыкшие в баторе к лишениям и нечеловеческим трудностям.
Немцы держались уже вразнобой. Дитер жался рядом с самоваром – зарисовывал Снежану, орудующую сапогом, получалось, как всегда, здорово, лучше, чем в действительности, красиво, титаны Возрождения такого украшательства бы не одобрили. Болена видно не было, наверное, еще дрых после вчерашней картошки.
Гаджиев печальными руками строгал ножом деревянную заготовку, видимо, хотел что-то изготовить, то ли ложку, то ли вилку, то ли дуршлаг.
Листвянко, обряженный в красные шорты, лежал на перилах и сочно грыз репу. Сначала я подумал, что яблоко, но потом увидел, что репа. Мощно. Чемпион города по боксу угрюмо питается репой, я бы на месте Дитера вместо Снежанки лучше бы Дубину нарисовал, в момент поедания репы он выглядел практически антично.
Александра сидела на ступеньках, рядом с ней сидел Капанидзе и сосредоточенно искал в ее голове насекомых, так мне показалось издалека. Потом, конечно, разглядел – не блох он совсем искал, а заплетал косички. Маленькие такие, но очень аккуратные. Причем работал Капанидзе с душой – вплетал в косички тоненькие ленточки и сухие красные цветочки. Получалось красиво. Вот уж от кого не ожидал…
Капанидзе выглядел, как всегда, взъерошенно и довольно, усаженный репьями и чертополошинами, босиком, в какой-то непонятной одежде, то ли бывший комбинезон шотландского комбайнера, то ли оно, рубище.
Капанидзе рассказывал про Полелюя. Который был то ли злобным богатырем, то ли шутливым богом, то ли вредным колдуном, жил давно и занимался тем, что ходил по земле, топал ногой, и в этом месте образовывались вот такие круглые озерца. И во всех этих озерцах была совершенно разная вода по своим качествам, от некоторой дохли тараканы, от другой хорошо росла репа.
Листвянко поперхнулся, но репку не оставил.
Рокотова и Герасимов тоталитарно умывались у кадки, вафельные полотенца через плечо.
Жохова читала что-то маскировочно обложенное газетами, рядом лежал топор.
Ах да, еще Пятахин. Сегодня он был смирен и спокоен, устроился на завалинке, щурился на солнышке, грел тушку. Оная выглядела пораненно. Шрамы будут.
Наш предводитель Жмуркин пил чай и мрачно взирал на окружающий мир.
Лаурыча не было, но он почти сразу показался, перелез через плетень и бегом дернул к нам. На лице выражение, что он какую-то тайну знает несусветную.
Так оно и оказалось.
Не успел я приступить к чаю, как Лаурыч ворвался на веранду, отдышался и радостно сообщил:
– А мы тут не одни. Совсем не одни. Слышите?!
– Что ты хочешь сказать? – насторожился Жмуркин.
– Тут недалеко лагерь, – Лаурыч кивнул в сторону леса. – Я нашел! С утра пошел погулять возле ручья…
– Ты что, тоже стихи пишешь? – капризным голосом спросил Пятахин.
– Нет, не пишу…
– А зачем у ручья гуляешь? – ревниво спросил Пятахин.
– Да так… – Лаурыч улыбнулся. – Хотел поглядеть, как ручей в реку впадает, тут вроде недалеко. А там как раз они.
ОНИ. Выпучив глаза, вывернув губы.
– Бобслеисты? – вкрадчиво спросил Пятахин.
– Нет! – искренне ответил Лаурыч. – Нет совсем! Я так потихонечку подкрался, слышу, как позвякивает, дай, думаю, посмотрю, думал, коза заблудилась…
– Так там коза… – протянул Пятахин. – Коза – это не бобслеисты…
– Да кто они-то? – занервничал Жмуркин. – Кто они?
– Урки! – сообщил Лаурыч. – Там…
Лаурыч махнул рукой.
– Там пять палаток с урками!
Мы все посмотрели в указанную сторону.
– Да ему приснилось просто, – сказала Жохова. – Он же валенок, все знают…
– Нет! – горячо возразил Лаурыч. – Нет же! Там урки!
– Откуда тут урки? – Снежана перестала раздувать самовар.
– Может, из зоны сбежали, – предположил Герасимов.
– С палатками? – усмехнулся Листвянко.
– Да нет, они не взрослые урки, они молодые!
Пятахин набрал воздуха и гадским голосом спел:
– А на скорбной скамье, на скамье подсудимых, молодая Устинья и какой-то уркан…
– Я тебе сейчас покажу уркана, – Жохова отложила книгу и взяла топор. – Ты давно напрашивался, гадина.
– Значит, так, – серьезно сказал Жмуркин, начальственно сказал, чтобы до каждой бестолочи дошло. – Если в лесу действительно…
Слово «урки» ему не нравилось, наверное, его не очень жаловали в молодежном правительстве области, какое-то оно неполиткорректное, особенно перед зарубежными гостями.
– Если в лесу действительно девиантные подростки, – сказал Жмуркин. – Если в лесу действительно стоят лагерем трудные подростки, то нам надо держаться… осторожнее. Вот и все. Не стоит разводить панику, ничего страшного не произошло.
– Я рядом с урками жить не стану, – тут же сообщила Жохова.
– Да! – Пятахин хлопнул в ладоши. – Вот сейчас они дружно соберутся и все придут к тебе в гости!
– Да знаю я таких урок, – Листвянко тут же принялся поглаживать костяшки. – Знаю вдоль и поперек. Они все дрисливые, я могу их только так раскидать, влегкую!
Снежана окончательно забросила самовар, слушала с тревогой. Листвянко продолжал храбриться. Жохова поигрывала топором, я отметил, что вполне себе умело, точно уже работала им.
– Они только стаей могут, – повторил Листвянко. – Я влегкую могу …
