– Никогда не ел чечевицу, – Гаджиев покопался в зубах.
– Она на летающие тарелки похожа, – сообщил проходящий мимо Герасимов.
– В Европе чечевицей скотину кормят, – сообщил Гаджиев.
Мы замолчали, пораженные открывшимися фактами.
– Вареные летающие тарелки с хреном, – задумчиво произнес Листвянко. – Надо немцу сказать, пусть нарисует, ему должно понравиться. Саш, переведи.
Александра перевела Дитеру про вареные тарелки, но он не нарисовал.
– Ясно. Он теперь только пейзажи да портреты рисует, – сказал Листвянко. – Чокнулся пацан.
– Да уж…
Листвянко снова подпрыгнул, снова повис на крыше и стал подтягиваться, на двух руках, потом только на правой, потом на левой, являя нам свое животное физическое превосходство. Впрочем, этот цирк волновал публику недолго, минут через пятнадцать все разбрелись, утомленные надвигающейся полуденной тоской. Я хотел погулять с Александрой, но к ней прилип Листвянко, стал о чем-то рассказывать и показывать руками, Александра отвечала и посмеивалась.
Мне это не понравилось, и я отправился домой, с разбегу ухнулся в койку и валялся, наверное, час, под горячечный храп Жмуркина сочиняя в уме новеллу, придумавшуюся мне еще во время посещения детского дома. Про то, как Лаурыч стал разводить шиншилл на шубы, но однажды свободолюбивые зверьки взбунтовались и сильно покусали своего угнетателя за нижние конечности.
Вообще-то рассказы я сочиняю нечасто, наоборот, редко, но тут накатило. Лежал и придумывал, как Лаурыч боролся с шиншиллами не на жизнь, а на смерть. Фантазия разбушевалась, Лаурыч в моем рассказе отбивался от наседающих на него грызунов, перед ним один за другим возникали сложные моральные выборы, и Лаурыч отнюдь не всегда решал их в пользу добра и человеколюбия.
Разгул фантазии закончился предсказуемо – захотелось есть. Немного помаялся, потом в ожидании вареной чечевицы отправился гулять к ручью, на всякий случай топор прихватил, от страуса там отмахаться, то-се.
У ручья на камне уже сидела Александра, она опустила ноги в воду и хихикала совсем как сумасшедшая в праздник святого Януария.
– Ты чего? – спросил я.
Александра приложила палец к губам и указала в воду. Я осторожно подошел к берегу ручья.
Вокруг ног Александры собралась целая стая мелких серых рыбешек с золотистыми крапинками на спинах, Сандра пошевеливала пальцами в песке, а рыбешки взвивались и начинали кружиться переливающимся шаром.
– Кляйне фиш, – прошептала она. – Кляйне фиш!
Я тоже снял кеды, и опустил ноги в воду, и стал шевелить песок, однако эти рыбешки ко мне почему-то не поспешили, хотя я намутил изрядно. Мутил-мутил, а они все равно ее кусали, так я ничего и не дождался.
Сандра показала мне язык, я отправился дальше вдоль ручья, вдруг заяц выскочит – а я его топором зашибу, гуляш получится, как раз к чечевице. Урок я почему-то не опасался.
Но гуляша на меня не выскочило, зато у поворота ручья я обнаружил Лаурыча, он бродил по воде с длинной палкой, переворачивал камни и коряги и чего-то искал. Я думал, золото, но Лаурыч сообщил, что он ищет раков, правда, пока еще ни одного не нашел, но они тут явно есть.
– А урки там, – указал палкой Лаурыч. – Они…
– Ага, – сказал я.
Я пошагал прочь. Вообще-то чувствовал себя неожиданно неуютно – без телефона, без компа, без камеры.
Как голый просто.
Вокруг не было ни ампера (ну, или в чем оно там измеряется) электричества, и от этого точно что-то исчезло… Или, наоборот, появилось? Что-то ощущалось…
Я даже оглянулся – никого.
Как тут этот Капанидзе живет? Вроде молодой пацан, а без электричества.
Хотелось что-то сделать. То есть вот я вдруг понял, что просто так мне сидеть трудновато, я привык к работе, интеллект без труда плесневеет, да и вообще, отдыхать мне почему-то совсем не хотелось. Решил вернуться к дому, наносить из колодца воды в бочки. Или забор поправить. Произвести труд.
Во дворе застал странную картину. Листвянко жонглировал колуном. Подкидывал его в воздух, ловил, снова подкидывал. Мощно. Дитер зарисовывал. Томеш то есть.
– Ты чего? – спросил я осторожно Листвянко. – Соскучился по топору?
– Плечи ноют, – ответил Листвянко. – Мышцы ноют. Давно не занимался. А в боксе главное дельтовидные мышцы, их надо постоянно в тонусе держать, чтобы не атрофировались…
Листвянко пощупал дельтовидные мышцы и тягостно вздохнул, – видимо, они у него уже начали атрофироваться.
– Отлупи Пятака, – посоветовал я. – И разомнешься, и человечеству большая польза.
– Да не, не хочется что-то… Нагрузки не те. А потом, это…
Листвянко кивнул на барак:
– Могут не понять. К тому же я не дикарь какой-нибудь…
Ну да, боксер-то Листвянко боксер, а логически соображает хорошо, знает: отлупишь кретина – прослывешь ксенофобом – не возьмут в Германию.
– Не знаю тогда, – я сочувственно вздохнул. – Как жить? Что делать?
– Да уж… Лучшее средство для укрепления дельтоидов – рубка дров, – как бы между прочим сказал Листвянко. – А тут недалеко целая куча лежит. В деревне, возле синего дома. Может, порубить, а?
– Хорошая идея, – сказал Жмуркин. – Благородная.
Он стоял на крыльце с помятым от скоротечного дневного сна лицом.
– Дров там действительно много, я смотрел. Бабушкам самим не одолеть, вот вы и поможете. А они нам еще что-нибудь подкинут в смысле пропитания, яиц там, огурцов. Кто его знает, сколько здесь еще сидеть… Так что, Вадик, иди.
– Ну, мне самому как-то это, стремно… – Листвянко поморщился. – То есть я пойду, а вдруг эти бабушки спросят – ты что тут делаешь?
Боксер Листвянко боялся выглядеть дураком. Прекрасное наше время, двадцать первый век: хочешь помочь старушкам порубить дрова и боишься, что тебя за это примут за дебила.
– Почему одному? Вот Витька тебе поможет.
Я, собственно, был не против, сам хотел предложить.
Листвянко уронил колун.
– Ладно, пойдем, – Листвянко плюнул. – Дрова нас ждут.
Дров было больше, чем мне представлялось заранее, такая гора метра в три высотой, не меньше. Мощные такие кряжи чуть ли не в обхват, береза, сосна, осина. Они валялись рядом с небольшим аккуратным домиком с синими ставнями и пылающими георгинами, кажется, в нем жила бабушка Капанидзе. Или другая бабушка, тут их в ассортименте три, кажется.
– Я люблю дрова колоть, – сказал Листвянко. – Меня в детстве дед научил, это легко.
Листвянко поплевал на ладони и сказал, что он дома две таких кучи перекалывал – это раз, а потом, он привык упражняться с кувалдой, так что ему все эти дрова совсем не поперек. Рядом скучали два колуна, не знаю, уж кем тут припасенные, Листвянко взял себе побольше, молодецки передернулся, выбрал чурбак помассивнее, установил его на колоду.
