– Учись, – сказал Листвянко.
Он взмахнул колуном и врубил его лезвие в древесину.
Брязнули щепки, колун застрял, Листвянко принялся его выдирать, но лезвие увязло плотно, тогда Листвянко поднатужился, поднял кряж над головой и ухнул его о колоду обухом. Кряж раскололся надвое.
– Вот так, – сказал Листвянко.
Дело пошло.
Листвянко не хотел искать легких путей, он продолжал выбирать самые трудные поленья и расправлялся с ними с хрустом и хаканьем. Трещала древесина, в разные стороны летели щепки.
Я не безумствовал, находил поленья помельче, не маньяк. Впрочем, и с ними у меня возникали сложности. Не то чтобы я никогда не колол дрова, – колол. И меня тоже учил отец, и показывал, как правильно ставить полено, и куда лучше бить, и что руки надо напрягать в определенной фазе движения.
Но все равно ни одно полено с первого удара расколоть мне не удалось, видимо, тут на самом деле требовались мощные дельтоиды и пять лет бокса за плечами. Но потихоньку продвигались. Часам к двенадцати мы перекололи почти половину и немного устали. То есть напротив, очень сильно устали. Поясница затекла, на руках полопались мозоли, в ладони левой руки чернела заноза, на правой чернел прищемленный ноготь.
Листвянко, впрочем, выглядел гораздо выразительнее меня. Он колол дрова лишь в джинсовых шортах, в результате чего его туловище оказалось покрыто царапинами разной степени глубины, которые несильно, но дружно кровоточили, он стал совсем как герой. Кроме того, отскочившее полено умудрилось заехать Листвянке по уху, и ухо у него расплющилось и посинело, придав Дубине мужественный вид, особенно когда Листвянко закидывал колун на плечо и, напрягая широчайшие плечи, оглядывался на лесную опушку. Наверняка он думал о том, что за ним из леса наблюдают кровожадные малолетние уголовники и такие его героические фигуры устрашат потенциального противника.
Презрительную рожу он не забывал делать.
Уголовники не показались.
Показалась старушка. Старушка принесла холодного козьего молока и крупник с изюмом. Стали есть, стали пить. Старушка стояла, смотрела, кажется, умилялась. Такая старушка, обычная, даже лучше. Как с картинки – платье в цветочек, платок, морщинки, у меня у самого такая бабушка. Старушка нам, кстати, ничего не сказала, просто принесла еще молока.
У меня руки колун уже не держали, но отступать было стыдно. Поэтому мы с Листвянко опять взялись за работу. Горы дров вокруг нас росли, я почти уже валился, а в глазах у Листвянко все разгоралась и разгоралась неодолимость. Листвянко был намерен расправиться с дровами, что бы это ему ни стоило.
Пару раз я взывал к голосу скудного разума и предлагал остановиться, и так ведь большую часть перекололи. Но Листвянко отвечал, что он всегда доводит до конца все, что начал. И подтверждал слово непреложным делом, пока не покончил с последним чурбаком, не успокоился. Потом он сел и некоторое время молчал, смотрел перед собой. Старушка вынесла пироги в корзине. Пироги с яйцом и луком. Листвянко не смог есть, а я ничего, умял пять штук. Идти, кстати, Листвянко тоже смог с трудом, выпрямился лишь на подходе к бараку, так как не мог предстать перед стаей в скрюченном виде.
Компания сидела на веранде и на крыльце, жевали горох. Все, включая немцев. Нам с Листвянко тоже оставили, мы помылись у колодца и стали тоже есть горох, как остальные. Горох был сладок и сочен, вкуса свежей спаржи, как сказала Александра.
Дитер сидел чуть поодаль и рисовал, картина «Гороховые кануны», в жанре реализма, мы сидели и с одухотворенными лицами поедали горох, которого было много.
Жохова ела горох особенно отрешенно, наверное, чтобы никто не заподозрил ее в том, что она на нем и на коленях, бывало, стаивала.
Жмуркин лущил горох в миску и, когда его набиралось количество, ел его сразу.
Усталого Листвянко кормила горохом Снежана, он мужественно жевал, иногда изображая руками, как он ловко рубил дрова.
К пяти заявился Капанидзе и стал шептаться со Жмуркиным.
Жмуркин взял кружку и ложку и принялся брякать в нее, умудряясь придавать этому громыханью тревожные обертоны.
Народ отвлекся от гороха, посмотрел на предводителя.
– Внимание, внимание! – провозгласил Жмуркин. – Есть серьезное дело. В нашей компании произошел очередной возмутительный случай.
– Жохову съели мыши? – лениво спросил Пятахин. – Тогда почему она до сих пор сидит здесь?
– Нет, веселее, – Жмуркин роковым образом улыбнулся.
– Куда уж веселее.
– Я вообще-то тут, – сказала Жохова.
– Тебя съели – но ты опять тут? – усмехнулся Пятахин. – Это внушает подозрения насчет твоей сущности…
Жмуркин опять зазвонил в кружку. А я подумал, что лучше бы ему, конечно, маузер иметь. В таких путешествиях, как наше, без маузера никак. Шмальнул бы в воздух, все бы присмирели.
– Минуточку все-таки внимания, – попросил Жмуркин. – У нас серьезное дело. Возможно, дело жизни и смерти.
Все притихли.
– Вот Давид… – Жмуркин указал на Капанидзе. – Вот Давид говорит, что сегодня к его соседке заглянул некий молодой человек…
Жмуркин сделал паузу и оглядел присутствующих.
– Это была переодетая Жохова, – тут же сказал Пятахин. – Я давно за ней замечал…
– Сам ты был переодетый!
– Послушайте меня! – возвысил голос Жмуркин. – Я не шучу! Этот дурень перелез через забор, хотя калитка была открыта. Во дворе в большом котле варилась похлебка для свиней…
Повисла драматическая пауза. Ибо представили. Я лично представил эту поистине гамлетовскую картину.
– Этот молодой человек, как бы это сказать поприличнее… – продолжил Жмуркин. – Этот молодой человек накинулся на котел с баландой и съел почти половину…
– Свиньи остались голодными, – вздохнул Листвянко. – Меня терзают подозрения.
– Он съел половину котла, – повторил Жмуркин. – И все бы ничего, но…
Жмуркин поглядел на Капанидзе.
– Баба Саня трех поросят держит, потом сдает их Дрынову, – сказал тот. – Ей внук из Америки специальные капли присылает, на них поросята быстрее растут.
Пятахин закашлялся.
– Так вот, – драматически сказал Капанидзе. – У бабы Сани руки трясутся уже, она обычно всегда капель переливает.
– И что? – с интересом спросила Снежана. – От этих капель что происходит?
– По-разному, – пожал плечами Капанидзе. – Если пару капель перельет – то ничего, только жрет с аппетитом. А если капель пять перебрать…
Капанидзе вздохнул.
– Баба Саня в прошлом году вместо трех капель восемь плеснула – так у нее поросенка разорвало.
– Как это? – восторженным шепотом поинтересовалась Жохова.
