Гелия шла рядом, ее коричневые глаза пытливо заглядывали в
помрачневшее лицо госпожи. Почти у каждой двери попадались артане, высокие,
статные, обнаженные до пояса, играющие тугими мышцами. Все останавливались, как
окаменев, глаза становились, как у больших лягушек, а нижние челюсти отвисали.
– Госпожа, – сказала Гелия, – вам не о чем
беспокоиться…
– Так ли? – ответила Итания горько.
Гелия улыбнулась мудрой улыбкой женщины, у которой есть
тайное оружие.
– Вы посмотрите на себя. Каждый из этих головорезов
мечтает оказаться у ваших ног. И мечтает служить вам. Служить и выполнять ваши
капризы.
Итания на ходу невольно покосилась в большое зеркало из
отполированной бронзы. Да, она все еще прекрасный цветок, как ее называли
льстецы. Чуть похудела от лишений, но не настолько, чтобы опуститься до уровня
простых женщин. У нее все такие же глаза, длинные загнутые ресницы,
безукоризненная фигура, а ее грудь все так же упруга, хотя для ее хрупкой
фигуры великовата… на ее взгляд, однако мужчинам, судя по их взглядам, так не
кажется.
– Артане могут думать иначе.
– Артане тоже мужчины! – возразила Гелия. – И
да простят мне наши боги, но они даже больше мужчины, чем наши слюнтяи.
– Гелия!
– А что? – ответила служанка задорно.
– Ты же только что боялась их!
– А уже перестала. Видно же, что они за люди…
– И что же?
– О, это настоящие мужчины…
* * *
В двери последнего зала, даже не в двери, а в распахнутые
врата, бил яркий солнечный свет. Видно было, как по площади проносятся
всадники, слышен сухой стук неподкованных копыт. Итания невольно ускоряла шаг,
сердце стучало все чаще, служанка едва не бежала следом.
До распахнутого солнечного мира оставалось рукой подать, но
из полутьмы вышел огромный обнаженный до пояса воин и загородил дорогу.
– Принцесса, – сказал он доброжелательно, –
дальше нельзя.
Она остановилась, окаменев, но собралась с силами, гордо
вскинула голову.
– Кто приказал?
– Наш вождь Придон, – ответил воин почтительно и с
таким благоговением, будто говорил о боге.
– Вождь?
Воин слегка поклонился.
– В походе вождь или походный князь выше племенного
вождя, князя или даже тцара. А Придон для нас – и вождь, и брат, и наша
душа.
Она произнесла глухо:
– Почему мне дальше нельзя?
– Он сказал… – начал воин с неловкостью,
остановился, голова его чуть повернулась, он к чему-то прислушивался, широкая
улыбка осветила суровое лицо. – Он сказал…
Внизу простучали частые шаги, в проеме возникла гигантская
темная фигура. Солнце било в его широкую спину, Итания не рассмотрела лицо, но
голос грянул знакомый до боли и щемящего ужаса:
– Он сам скажет!.. Итания, в городе все еще неспокойно.
Она вскинула голову, чтобы смотреть ему в лицо, а не в обнаженную грудь, больше
похожую на выкованные из светлой меди широкие латы.
– Это мой город!
Придон взял ее за плечи, глаза с тоской и нежностью впились
в ее лицо. Твердые губы раздвинулись в примирительной усмешке.
– Твоим и останется. Но сейчас еще буянит всякая мразь.
Извини, но это куявы. Ваши озверевшие слуги и скинувшие ярмо рабы. Вообще-то
надо бы их всех под нож, но… как-то не поднимается рука резать тех, кто издали
встречал нас с таким ликованием! Пойдем.
Обомлевшая служанка видела, с какой нежностью артанский
тцар-полководец обнял ее за хрупкие плечи и повел обратно. Оглянулась на
стража, тот подмигнул, окинул ее плотоядным взглядом. Она фыркнула негодующе,
но подобралась, грудь постаралась выпятить, жалея, что вырез недостаточно
глубокий, пусть у этих гадов глаза вылезут, как у раков.
На входе в покои Итании Придон вынужденно выпустил ее плечи,
дверь узка, вошел следом, но Итания повернулась к нему, и он уже не решился
протянуть к ней руку. Она всмотрелась в его усталое лицо, что медленно
наливалось краской, сказала негромко:
– Ты очень беспечен. В такое время везде развешал на
стенах оружие!.. Я думала, только в той комнате, что занял сам… Он пожал
плечами:
– Зачем?
– Дворец полон слуг, – напомнила она, –
которые вас, артан, ненавидят.
Он кротко усмехнулся. Ей показалась, что в полумраке ее
покоев блеснула молния от его белых ровных зубов.
– Они трусы. Для них выжить – главное.
Она опустила взор, он прав, для куявов, ценящих жизнь
намного выше, чем в Артании, покажется глупым броситься с оружием на врага и
красиво погибнуть. Ни один куяв не вступит в бой, пока не убедится, что у него
есть три запасных пути для отступления. И что за участие в бою получит деньги,
землю или хотя бы корову.
– Тогда берегись, – сказала она тихо, – вина
и нашей еды.
– Отравят?
– Могут попытаться.
Он устало засмеялся:
– Да, это по-куявски! Подмешать яду, чтобы убило через
три дня, а за это время убежать как можно дальше… Нет, Итания, не стану я
трястись над жизнью. Я и так достиг всего, о чем мечтал: любимой женщины!
Глаза его сияли любовью и нежностью.
– Я думала, – произнесла она, – ты мечтал о
воинской славе… Вот ее ты добился точно. Никто еще и никогда не брал Куябу…
– Знаю, – прервал он, – но это так мало… в
сравнении с тем, что я получил тебя. Ведь я сумел завоевать тебя!
Она нахмурилась, в груди защемило.
– Меня ты не завоевал, – напомнила она. – Ты
меня завоевал своими песнями, но сейчас… это правда, что ты песни оставил?
Он тоже нахмурился, словно ее отражение.
– Поход – моя песня!.. Ты – моя песня. Что
мне еще надо? Я слагал песни, потому что не мог иначе… А сейчас – могу. Я
уже ворвался в Куявию, поверг, сейчас я в Куябе и в этом дворце –
властелин! Вот моя песня!
Итания отстранилась, чтобы не смотреть чересчур уж снизу
вверх. Ноздри Придона хищно раздувались, на скулах выступили красные пятна.
Глаза горели яростью.
– И никто тебе не смеет перечить, – сказала она
горько.
– Никто! – прорычал он. – Своею волей я
привел войско! Сколько раз эти бараны пытались вернуться! Я их заставил идти
дальше, пока не узрели белые стены неприступной Куябы! И снова почти все готовы
были отступить, мол, уже покрыли себя славой. И снова я…
Он задохнулся, глаза налились кровью, укрупнились, он смотрел
на нее почти с яростью.
– И снова ты, – продолжила она горько. –
Разорил мою страну, погубил половину своей армии… И все ради себя, любимого!
Как ты мог? И ты еще этим горд?
