– Унижаю? Ты же сам сказал, что приходишь и берешь. То,
что считаешь брать вправе.
– Но разве я не вправе за все, что я…
Она прервала с оскорбительной холодностью:
– Возможно, ты вправе был взять обратно меч.
Возможно!.. Меч хранит молчание, а молчание можно истолковать и в свою Пользу.
Я все сказала, Придон.
Она закрыла глаза, ее тело вытянулось на ложе, она раскинула
руки и даже слегка раздвинула ноги. На ее бледном лице проскользнула гримаска
отвращения.
Он вскочил, ярость и бешенство сшиблись в груди, и в то же
время чувство вины обожгло сердце.
– Я все равно, – прохрипел он обугленным
ртом, – все равно… не откажусь от тебя, Итания!.. Ничто не могло меня
заставить отказаться раньше, не заставишь и теперь.
Она смолчала, только шире раздвинула ноги, взгляд ее был
устремлен в потолок.
Он захрипел, в глазах потемнело от гнева. Метнулась наискось
дверь, перепуганные глаза служанок, затем холодный воздух зашипел на его
раскаленной коже, льдинки звезд смотрели сочувствующе, но молчали.
* * *
День проходил за днем, он горел на медленном огне. Итания не
разговаривала с ним, на все вопросы отвечала коротко и односложно. Иногда он
замечал, что веки ее припухли, а глаза покраснели, но всякий раз холодно
встречал неуклюжие попытки просто разговорить ее, расспросить. И в то же время
постоянно помнил, что было же мгновение, когда ледяная корка вокруг ее сердца
растаяла, когда ее руки обвились вокруг его шеи, когда ее губы вдруг из
каменных и холодных стали мягкими, горячими и в самом деле ответили ему на
поцелуй!
И хотя это было всего лишь мгновение, но он помнил, все
время помнил, в этом была его надежда, спасение и его страх, ибо слабую искорку
можно как раздуть, так и загасить. И потому лишь смотрел на нее робко и
умоляюще, а вспышки гнева старался подавить в самом зародыше. В конце концов, он
лишь осуществил свое право по отношению к женщине. Тем более к той, которая и
была для него предназначена.
В очередной раз, озлившись и потеряв терпение, он заставил
себя выйти из дворца. Яркий свет ослепил, но Аснерд тут же запряг в работу,
пришлось целыми днями метаться по городу, улаживать конфликты, однако ночами он
несся со всех ног во дворец, как вихрь проносился наверх к ее покоям, а там,
уже в виду дверей в ее покои, передвигался на цыпочках.
Однажды ему почудилось, что она смеется, потихоньку открыл
дверь, Итания разговаривала с молоденькой служанкой. При его появлении служанка
безумно испугалась, а лицо Итании стало холодным и неприятным.
– Что изволит мой господин? – спросила она и
поклонилась, словно они обе были его служанками.
Кровь бросилась ему в лицо. Он задышал шумно, шагнул, еще не
зная, то ли переломит ее пополам, чтобы закончились его муки, то ли схватит в
объятия и вопьется в ее нежные губы жадным поцелуем…
Она стояла спокойно, полная достоинства. Он остановился, а
его рука, что уже коснулась ее плеча, бессильно упала. Если посмотреть со
стороны, то именно куявка сохранила лицо, а он, гордый артанин, его теряет. На
глазах служанки и, хуже того, в собственных глазах.
– Ничего, – прохрипел он, – ничего, ты все
делаешь… правильно. Я заслужил то, что получаю.
Он резко повернулся и почти выбежал. Кровь грохотала в
черепе, пальцы дергались, он уже чувствовал в них ее мягкое податливое тело. В
мозгу проскакивали горячечные картинки, где он не то бьет ее так, что на стене
остается только красное пятно, не то падает на колени и вымаливает прощение… а
вот еще скачет на горячем коне, а она у него в руках, обхватила тонкими руками
и прижалась, прячет лицо от ветра у него на груди…
Снова ушел в Малый зал Тулея, выхватил топор и вонзил в
роскошную столешницу. Лезвие вошло легко, мягко, хотя он слыхивал, что это
дерево по крепости не уступает граниту.
– Я артанин, – сказал он вслух. Прислушался к
своим словам, повторил: – Артанин… Но как должен поступить артанин?
Сел, но усидеть не мог, вскочил, забегал от стены до стены.
Если попадалась какая мебель, отшвыривал с такой силой, что разлеталась в щепы.
Наконец снова сел, как учил Вяземайт, поставил локти на
стол, глаза неотрывно на лезвие, что погрузилось в дерево почти наполовину.
Так сидел до темноты, вспоминал, говорил мысленно, спорил,
доказывал, объяснялся, оправдывался, снова объяснял, почему так, а не
по-другому. Воздух в зале затхлый, благовония пахнут тиной, если честно, а все
эти ароматные масла – все равно что козий помет, но жены беров никогда коз
не видели и помета не нюхали, так что им все сойдет, лишь бы запросили за эти
масла подороже…
Сперва он видел только часть своего лица, чаще всего нос или
подбородок, потом стали появляться отец, дядя Горицвет, дедушка и старые воины,
которых он застал, будучи мальцом. Они смотрели на него благожелательно, но
Придон не обольщался, спрашивал, что он сделал правильно, а что нет,
выслушивал…
Он слышал, как тихонько приоткрылась дверь. Не оглянулся, в
тусклом лезвии появилась тонкая фигурка, в груди сразу заныло, и вспомнил
некстати шуточку Аснерда, что любовь – это зубная боль в сердце.
Тихие шаги остановились за спиной. Он сцепил зубы, заставил
себя смотреть в металл, не оборачиваться, не вздрогнуть, если вдруг его плеча
коснутся ее нежные трепетные пальцы.
– Страж сказал, что ты говоришь… с предками.
– Да, – ответил он, не оборачиваясь. – И еще
я велел никого не пускать.
Он сам удивился, что посмел ответить так, ведь только что
готов был упасть перед ней и ползать на брюхе, но что-то в нем прищемило ему
язык и ответило за него.
Отражение в лезвии топора не сдвинулось, Итания минутку
помолчала, тоже удивленная, потом в ее голосе послышался смешок:
– Кто посмеет?.. Но перед тобой топор!
– К тому же в середине стола, – ответил он с
иронией. – Дорогого, из редких пород дерева! Купленного в заморских
странах за золото, драгоценные камни и рабов…
Не дождавшись, когда Придон повернется, она зашла сбоку.
Лицо ее было серьезным, глаза вопрошающими.
– Что случилось?.. Почему топор?
– Потому, – сказал он, – что топор не лжет.
Меч может солгать, доспехи предать, но не топор. Именно он достался Артании,
когда из вирия были сброшены небесные дары людям. И пока топор в моей руке… или
перед глазами…
Он умолк, взгляд ушел в металл, как стрела уходит в зеленую
листву. Итания ощутила, что он видит нечто далекое, что не дано узреть ни
простым людям, ни даже тем, кто всю жизнь учился мудрости.
Она сдвинулась еще, села на угол стола, не доставая ногами
пола, чуть изогнулась, чтобы опереться рукой о столешницу, сквозь тонкую ткань
проступили округлые колени. Из окна падал солнечный луч, блестела щека,
чистейшим золотом отливали густые крупнолоконные волосы, конец толстой косы
лежал на столешнице, между тугими прядями вилась пламенным ручейком красная
лента.
