Ральсвик шатался от горя, его сотники едва услышали, как он
прошептал убитым от горя голосом:
– Разбить лагерь. Возьмем их осадой. Не может быть,
чтобы у них сусеки ломились от припасов!
– Это же горцы, – согласился Белозерц. – А
они все бедные.
– Разбить лагерь! – повторил Ральсвик уже
решительнее.
* * *
В крепости заметно обеспокоились, когда артане перекрыли все
тропки, по которым куявы могли бы ускользнуть или по которым к ним могли бы
подвезти еду или прислать подмогу, это было видно по множеству людей, что
наблюдали за артанским лагерем, но никто не начинал приступ, и куявы
успокоились, на стене осталось два-три наблюдателя.
Прошел день, другой, третий, Ральсвик каждый день сам
всматривался в осажденных, не попытаются ли на каких условиях сдаться, на стене
появлялись новые люди, по ночам над крепостью полыхало красное небо, доносился
стук молотков, кузницы работают день и ночь, куют мечи, пики, топоры. Пастухов
и всю челядь явно заставили взять мечи, это было видно по тому, что овцы
перебрались через полуразрушенную стену, начали щипать траву, а потом и вовсе
побрели в сторону от крепости.
Белозерц затаив дыхание следил, как две овцы вовсе
отделились от стада и зашли довольно далеко, так что стрелами со стен не
достать, кликнул трех самых ловких, взобрались на стену, начали подкрадываться,
прячась за камнями. Из крепости прибежал мальчонка, с криками начал собирать
овец.
– Захватить! – крикнул Белозерц.
Они выскочили, мальчонка с воплем убежал, овцы понеслись за
ним. Прыгая, как горные бараны, но двух отбившихся овец Белозерц с его героями
перехватили и с торжеством сбросили вниз, к ногам ожидавшего Ральсвика. Воины,
довольные свежим мясом, принялись сдирать шкуры, свежевать, разожгли костер.
Пошли шуточки, рассказывали друг другу, как Белозерц прикидывался бараном,
чтобы поближе подобраться к овцам, как бэкал и стучал копытами, бил рогами о
камни, доказывая свою баранность. Белозерц покрикивал, но без злобы, ходил
подбоченясь.
Ральсвик ушел было смотреть на крепость, когда сзади
застучали торопливые шаги. Белозерц подошел мрачный, обеими руками держал
впереди себя овечий желудок.
– Взгляни, – сказал он.
– Что там? Драгоценные камни?
– Хуже, смотри…
Ральсвик брезгливо раздвинул края окровавленной плоти
пальцем. В желудке виднелись непереваренные зерна пшеницы. Крупные, отборные.
– У второй тоже, – сказал Белозерц
невесело. – Полон желудок…
Ральсвик простонал сквозь зубы.
– Что же получается? Они кормят паршивых овец пшеницей?
– Это значит, – зло сказал Белозерц, – что
они заранее приготовились к осаде. Догадывались, мудрые, что захватим всю
равнину, а потом придем и сюда. И загодя набили свои подвалы зерном. Так что
наш план взять измором…
Ральсвик круто повернулся, Белозерц заспешил за ним в
лагерь. Уже ни шуток, ни песен, все мрачные, озлобленные, все поняли, что
означают эти зерна в желудках овец. Ральсвик чувствовал на себе сотни пар
вопрошающих взглядов.
– Проклятье! – вырвалось у него гневное. –
Неужели какое-то жалкое селение остановит нас?
Он повернулся и пошел быстро к крепости. Белозерц и еще трое
сотников пошли следом. Ральсвик остановился на расстоянии, чтобы могли
услышать, прокричал:
– Мое имя Ральсвик, я тысячник великого Придона!..
Требую признать власть великого Придона, и тогда… тогда мы снимем осаду и
пойдем дальше. Вы снова сможете свободно выходить, пасти овец, общаться с
другими городами.
Сверху после недолгого молчания крикнули:
– Считаешь нас дураками? Да вы сразу вырежете всех!
Ральсвик вскинул обе руки:
– Призываю всех богов, что ни один из нас не войдет в
вашу крепость. И даже не попытается. Вы можете не открывать ворот! Нам нужно
только, чтобы вы признали власть великого Придона.
На этот раз там наверху совещались долго, спорили, все это
время Ральсвик стоял, едва дыша. За ним мрачно сопели его военачальники, уже
поняли замысел и, как догадывался Ральсвик, полностью его поддерживают.
Наконец сверху крикнули:
– Ну ладно, признаем!.. И что еще?
– Ничего, – крикнул Ральсвик с огромным
облегчением. Он услышал, как за спиной шумно вздохнули, как будто все несли
мешки с камнями, а сейчас наконец-то сбрасывали. – Ничего!.. Вы признали
власть Придона!.. теперь мы уходим дальше, мы ведь своего добились. Все! Мы
уходим.
Сотники помчались обратно, опередив его на половину дороги к
лагерю. Когда он пришел, все уже прыгали от радости, седлали коней, прятали в
седельные вьюки походные котлы.
А в оставленной крепости защитники со страхом и надеждой
смотрели со стены вслед уходящим артанам. Старейшина с трудом перевел дыхание,
снял баранью шапку и вытер ею худое вспотевшее лицо.
– Я не верил, – произнес он надтреснутым
голосом, – когда Ратша посоветовал нам эту глупость… Ну, остатки пшеницы
скормить овцам и дать им убежать, чтобы артане поймали! И так самим есть
нечего, а тут еще такую дурь… Но получилось, получилось, не могу поверить, но
все получилось!
– Ратша – великий воин, – сказал другой с
почтением. – Он в таких битвах бывал, что много всяких воинских хитростей
знает.
Глава 8
Последние жаркие дни уходящего лета, площадь перед дворцом
полили водой, удивительный и такой хороший обычай, воздух густой, пряный, с
какой бы стороны ни подуло ветром. Если со стороны сада, то нежно и приторно
пахнет розами, свежими листьями, если со стороны моря – то солоноватой
свежестью.
Народ давно перестал пугаться артан, улицы даже поздними
вечерами заполнены куявами. Снова торгуют, спорят, ругаются, сплетничают,
перемывают кости соседям. Из окна дворца видно, как через площадь прошли
группкой артане: высокие, поджарые, на их обнаженных до поясов телах
переливаются жаркие отблески багрового заката. Их лица суровы и надменны, плечи
развернуты, а спины прямые. У каждого через могучую грудь идет широкая перевязь
со знаменитым артанским топором, из-за которого артан зовут народом Боевых
Топоров, у всех на поясах слева висят ножи, которые хороши и в бою, и за
столом.
Куявия стара, мелькнула неожиданная мысль. Может быть, стара
и Артания, но Артания постоянно молода, как ящерица, что каждый год сбрасывает
старую кожу, а Куявия не сбрасывает: вот эта кожа во множестве длинных и кривых
улочек, где на каждом шагу лавки, кузницы, оружейные, винные, хлебные,
скорняжьи, сапожные, где с трудом пробираются даже пешие, а телеги предпочитают
двигаться по новым улицам, которым тоже сотни лет.
В Куябе множество храмов, капищ и простых жертвенников,
здесь есть храмы даже чужих богов, не ведомых ни куявам, ни артанам, ни славам:
поставили на свои деньги какие-то купцы, а куявы терпимы ко всем, кто их не
примучивает к своему языку, привычкам или обычаям. Некоторые храмы даже выше и
богаче, чем дворцы беров, но с княжескими даже им не сравняться: это в Артании
богам почетное место, а здесь везде люди, везде торгаши, и чем богаче человек,
тем богаче у него дом, тем кичливее и заносчивее он сам, тем наглее его челядь
и похабнее родня.
